Зачем-то я туда поперся. Не знающий гор курортник, каких бывалые туристы называют матрацами, вдруг оказался участником экспедиции по Суворовскому маршруту, купившись на возможность узнать Швейцарию изнутри.
Соленый альпийский поход открыл мне то, о чем догадываться не мог, колеся Европу в «Неопланах» и «Мерседесах» или продавливая телесами холеный пляжный песок.
Настоящее путешествие – то, в котором познаешь не только дивные дивы, а еще историю, людей и себя.
И второе: даже самые сногсшибательные виды проигрывают из окна туристического автобуса. Пропустить через сердце новые места можно, только измерив их ногами.
Сначала было слово. Обнаружив в календаре тогда еще не близкую дату 200-летия знаменитого перехода русских войск через считавшиеся непроходимыми швейцарские Альпы, наш командор, зав кафедрой Брестского политеха Анатолий Гладыщук, быстро предпринял действия: сформулировал идею и ловко адресовал руководству Кобрина – города, имеющего музей Суворова и состоящего в побратимских связях со швейцарским Гларусом, конечной точкой Альпийского похода. Скорость сыграла, как окажется, особую роль, поскольку днями позже по тому же адресу обратилась другая артель путешественников. Но Гладыщук уже заручился правом первой ночи и приступил к формированию команды.
Перезнакомиться предстояло в тренировочном велопоходе, маршрут которого пролегал по проселкам и бездорожью. Мы увязали в песках, вытрясали душу на гравийке, а Гладыщук, утирая со лба грязный пот, философски твердил: «Это то, что нам надо…» На ночлеге меня бил озноб, а назавтра появилась походка матроса. По возвращении, увидев мое состояние, жена спросила: «Ну что, всё?», – но я еще продолжал хотеть в Швейцарию…
Точкой отправления был символично избран домик Суворова в Кобрине, где, несмотря на рань, собралась изрядная компания провожающих. Был здесь и мэр Гларуса Хайнрих Эйбли, из напутственных слов которого следовало, что мы сумасшедшие.
Час спустя на польской границе председатель кобринского горспорткомитета Александр Сидюк (в дальнейшем по-походному – Фомич) поставил аудиокассету с записью песни на немецком языке, которую мы по наиболее отчетливым словам окрестили «Мутик-Мутик», и заставлял повторять слова. Надо заметить, Фомич готовился к экспедиции тщательнее других, учил язык, а на вечерних привалах пробных походов по Беларуси исполнял под гитару этого непонятного «Мутика», мотива которого толком не знал, но из посильного перевода отдельных строчек чувствовал, что именно эта песня должна стать гимном экспедиции, зовущим вперед. Ответственности Фомичу добавляло назначение казначеем – отныне и целый месяц Фомич даже спал перетянутый поясом, на который крепилось наше главное достояние.
Перед стартом Фомич, рабочий кабинет которого служил кобринским штабом экспедиции, удружил мне заказанные у спонсоров массивные омоновские ботинки с невероятным протектором, в которых предстояло штурмовать заснеженные альпийские вершины. Боты оказались малы, и задачей Фомича стало изменить размер на единицу. Он и изменил, но, как выяснилось в день старта, в сторону уменьшения. Удастся ли выжить в горах в кроссовках, я по неопытности не знал и до самой Швейцарии был задумчив.
В Вайнгартене к походу присоединилась Фридрун Моншон, миниатюрная мама шести детей и бабушка четырех внуков, в которую мы влюбились всей группой, потому что не влюбиться было нельзя. В пятьдесят она выглядела на тридцать – хрупкая и необыкновенно живая, с горевшим в глазах по-детски незамутненным интересом к жизни. Наша выручалочка, она всю дорогу будет что-то придумывать, таская всех по старинным замкам, музеям, примечательным местам, придумывать какие-то подвижные игры, а то вовсе выстраивать на некий шотландский танец.
В своем городе Фридрун организовала знакомство с бытом семьи тамилов – эмигрантов из вечно воюющей Шри Ланки, где девочки-подростки носят на шее амулет с каплей яда. Мы жадно вслушивались, за исключением директора кобринского музея Нины Мефодиевны, которая сидела нахохлившись. При отъезде из ратуши случился казус: хранительницу суворовского наследия забыли, решив, что она пристроилась в другую машину, а Мефодьевна просто изучала витрину и потом с криком неслась по Вайнгартену за уходящим автобусом.
Оттаяла Нина Мефодиевна на организованной немецкими друзьями шумной вечеринке. А поскольку Фомич еще в процессе нашего тренировочного похода по Беларуси поручил мне писать на всех, как он выразился, «саржи», автору ничего не оставалось, как не дать Мефодьевне послабления. Ее танец толкнул мыслить планетарным масштабом:
Когда Мефодьевна пустилась в школе в пляс,
Наверно, в Аргентине свет погас.
На германо-швейцарской границе (объединение Европы еще не наступило) двум нашим микроавтобусам указали место в сторонке. Командор тряс сопроводительным письмом за подписью мэра Гларуса: как не впустить в страну будущих героев? Таможенник оказался родом из этого самого Гларуса, что не сделало его более сговорчивым.
Весы показали значительный перевес, то есть нагрузка на ось не соответствовала паспортной. Опорожнили приспособленный на крыше автобуса багажник – мало; достали мешки с продуктами, снаряжение, стульчики, складной стол… Неумолимый таможенник показал: еще 32 кг…
Когда швейцарец путь нам преградил,
За перевес спокойствия лишая,
Фомич меня прищуренно спросил:
В тебе, Василий, сколько килограммов?
Не оставалось иного как ехать в Берн налегке, а груз забрать вторым рейсом, отправив за ним Мишу Красовского – тот имел багаж школьного немецкого, а, главное, мало весил.
Из Берна бус трогается обратно, а мы, умывшись в порожистой Ааре, идем на вечернюю прогулку по столице. По наводке оставшейся пока в Германии Фридрун командор звонит некоему герру Видверу. Тот оказывается полноватым господином, которого сопровождает миловидная блондинка. Разгадка ее прекрасного русского до банальности проста: экскурсовода зовут Таня Кох. Девушка сходила в Швейцарию замуж и сумела здесь закрепиться. Задача не из простых: факт замужества не означает автоматического обретения гражданства, для чего надо прожить в браке не менее пяти лет. Наших девушек берут охотно: в силу швейцарских законов в случае развода такая в 24 часа депортируется из страны не солоно хлебавши. В то время как гражданке Швейцарии бывший муж должен обеспечивать недешевое содержание. Да и видели бы вы тех швейцарок…
Таня водит нас по примечательным местам Берна, входящего наряду с Римом, Веной, Парижем и Прагой в пятерку красивейших городов мира. Фасады домов здорово оживляют яркие цветы на каждом балкончике. Говорят, для проживания в центре Берна квартиросъемщик подписывает с муниципалитетом специальный контракт, среди пунктов которого значится обязательное разведение цветов и отказ от держания собак и кошек.
В архитектуре преобладает обращенный к Богу остроконечный готический стиль (Бог по-немецки Gott). Величественные старинные здания, века назад мощеные мостовые органично соседствуют с сооружениями абсолютно модернистскими. На улице Крамгассе в начале века жил и работал Альберт Эйнштейн – именно этим местам мир обязан открытием теории относительности, к слову, тогда по достоинству не оцененной. Еще одна достопримечательность Берна – задуманный в жанре черного юмора фонтан «Пожиратель детей» на Корнхаусплац.
Таня обратила внимание на перекинувшийся через стремительную Ааре «мост самоубийц» (беспроблемная Швейцария занимала в Европе одно из первых мест по юношескому суициду), после чего надолго застряла у величественного Бернского мюнстера (по-нашему собора), где пустилась в пространные объяснения символики, с подробным перечислением изображенных над аркой чертей. Чертей хватило на полчаса, по прошествии которых время экскурсии оказалось истекшим. Таня с удовольствием побродила бы с нами еще, но именно сегодня ей надо спешить – после этой дежурной фразы она объявила цену, от которой захотелось тоже записаться в экскурсоводы.
За все в жизни приходится платить, но с этой истиной не могла смириться душа держателя казны. Фомич зарядил Тане подробный отчет о том, как трудно дается эта еще не начавшаяся экспедиция. Но рассказчица про чертей не так проста, даром что ли осела в сердце Швейцарии, а не в родной Перми. В вежливых выражениях, но уже менее пастельных тонах она объяснила, что заказ оформлен через фирму и торг неуместен.
Господин Видвер тем временем беззаботно стоял в стороне, не понимая сути нашего вежливого разорения. И лишь когда поверженный Фомич опустил дрожащие пальцы в напоясный кошелек, наш бернский благодетель вник в ситуацию и заявил, что это его расход. Благодарный Фомич расплылся в улыбке и тут же посреди знаменитой Крамгассе предложил спеть с ним на брудершафт «Мутика». Герр Видвер песню, к нашему удивлению, знал и старательно Фомичу подтягивал. Таня, которая по получении денег спешила по делам заметно меньше, пояснила, что эта песня звучит в хитовом фильме о некой бедовой девушке, которая поочередно спит с членами парламента и в конце концов сама становится президентом.
- Говорил, гимн, а тут аморальщина! – шутливо набросились на Фомича. Потом мы будем частенько поднимать настроение воспоминанием, как хранитель кассы стоял насмерть и был прав: в Швейцарии предстояло вытянуть без малого месяц.
Мы допоздна бродили по улицам изысканного, но напрочь лишенного столичного сумасшествия города. У одного из увеселительных мест ко мне, оторвавшемуся от группы, подошли мужчина и двое девушек. В нашу энергичную беседу на пальцах из темноты вдруг вклинился Сергей Карунас. «Вдруг тебя будут бить?» – пояснил он, но здесь, похоже, не бьют и даже не воруют – на дорогих автомобилях нет мерцаний сигнализации, а велосипеды десятками ночуют у каждого подъезда.
Нас напугали было обилием наркоманов, которых никто не преследует, и тут же успокоили, что эти ребята совершенно безвредные. Спокойный нрав объясняется тем, что наркоманов не гложет забота о «косячке»: в специальных пунктах социальной помощи их уколют совершенно бесплатно. К слову, в общественных туалетах города применяется сине-голубое освещение, при котором не видно вен.
Так побродили по улочкам и бульварам, поглазели на шествие сексуальных меньшинств, спели «Мутика» – и побрели в сторону кемпинга, куда скоро должен вернуться Миша с походным скарбом.
А Миша тем временем только мечтал о возвращении, потому что сидел в наручниках. Командор в спешке дал лишь квитанцию на вещи, запамятовав, что виза у нас групповая. На таможне у Миши спросили паспорт и, заглянув, мигом защелкнули браслеты, а потом уже стали выяснять, кто он и откуда взялся.
В какой стране открывались визы, Миша не знал. В Минске Швейцарского посольства нет, позвонили в Германию – «в списках не значились». Объявили, что надо ждать утра и везти «воронком» в Берн. Вековать нам без вещей и амуниции, не вспомни лихорадочно заработавший Мишин мозг, что кто-то зачем-то ездил в Варшаву. Наш нелегал заколотил в двери, приведя в чувство отошедших ко сну в соседней камере наркоманов: «Варшава! Свяжитесь с Варшавой!»
Проверили – точно. Загрузившись, Миша тронулся в обратный путь. В кемпинг он прибыл глубокой ночью, найдя нас вытянувшимися вповал в снятой комнатушке. Те, кому места не осталось, улеглись в спальниках под открытым небом. Многим в эту ночь снился Суворов.
Александр Васильевич Суворов родился в 1730 году в Москве в небогатой дворянской семье. Отец к тому времени был довольно известным человеком, а начинал службу денщиком у Петра I. Заметим, денщик в то время – не просто человек, который должен начищать сапоги - это был наперсник, доверенное лицо.
У Василия Ивановича сын был первенцем. Посмотрев на его хилое тельце и слабое здоровье, тот понял, что такому в армии делать нечего. После смерти Петра I в русской армии были очень тяжелые условия. Процветала палочная система, жестокая муштра, не приводили к добру и частые смены российских императоров, в эти годы расцвела бироновщина (при Анне Иоановне Бирон был фактическим руководителем государства), и от тех достижений, которые русская армия имела при Петре I, не осталось почти ничего. Исходя из этого, Василий Иванович не помышлял о записи сына в полк.
Ранняя, порой младенческая запись дворянских мальчиков в полк была тогда повсеместной уловкой. Петр I в свое время повелел, что все дворянские сыновья обязаны начинать воинскую службу с низших чинов. Но дворяне научились обходить этот Указ не по букве, а по духу. Петр I не оговорил, в каком возрасте они должны начинать службу, и родившихся сыновей родители сразу записывали в какой-нибудь полк, ребенок, естественно, находился дома, подрастал, а в это время ему нарастали чины – ценз тогда составлял три года в чине: три года солдат или сержант, потом три года капрал и так далее. В результате на реальную службу такие сыновья являлись в чине подполковников, полковников, некоторые даже генералами – в частности, Румянцев в 22 года был уже генералом. Впрочем, Румянцев был исключением из общего правила в том смысле, что это был действительно талантливый генерал, в то время как большинство дворянских сынков были как военные бесталанны.
Александр Суворов этой привилегии был лишен. Отец предполагал, что он будет заниматься дипломатической или иной гражданской службой, но никак не военной. Но когда мальчик стал подрастать и научился читать - а у отца была богатая библиотека (к слову, в свое время он перевел на русский язык труд французского фортификатора Вабана), много книг по военной истории, о походах различных полководцев - Саша увлекся книгами именно такого содержания. Поначалу отец этот интерес поощрял, но затем счел его чрезмерным и стал сына наказывать – тогда мальчик стал прятаться с книгами за домом, в роще, где читал зачастую без обеда и допоздна. К 12 годам он наизусть знал все походы знаменитых полководцев древности. В 1742 году к Василию Ивановичу приехал его старый друг генерал Ганнибал, тоже один из «птенцов гнезда Петрова». Между делом отец пожаловался на чрезмерное увлечение сына военными книгами, и знаменитый генерал решил поговорить с мальчиком, зашел к нему в комнату. В детской лежала развернутой карта, на которой пунктиром был обозначен поход Цезаря – и юный Суворов по карте показал ошибки, которые, на его взгляд, допустил в своем походе великий полководец. Генерал предложил мальчику вместе разобрать этот поход – и Саша высказывался в этом разборе настолько оригинально, что видавший виды Ганнибал был поражен. Выйдя к Василию Ивановичу, гость высказал мнение, что нельзя мальчику в его увлечении препятствовать, а надо немедленно записать Сашу в полк. Лишь после этого 12-летний Суворов был привезен в Санкт-Петербург, где в установленном порядке было подано прошение на имя императрицы Елизаветы Петровны. Так Суворова записали в Семеновский гвардейский полк.
Будучи зачисленным в полк, Суворов по малолетству получил трехлетний отпуск, который затем был продлен еще на три года – то есть Суворов пошел по тому пути, по какому шли тогда все дворянские дети. В этот период он обязан был изучить указные науки – математику, литературу, иностранные языки, историю, инженерное дело, артиллерийское дело. Большинство из этих наук Суворову пришлось изучать самостоятельно, поскольку отец из скупости с одной стороны, и из желания отбить у сына охоту служить в армии – с другой не нанял ему преподавателей. Лишь позже Суворов переехал жить в Санкт-Петербург, снимал квартиру на Невской стороне и посещал Сухопутно-кадетский корпус и там же брал уроки по стратегическим дисциплинам.
В 1748 году в возрасте 18 лет Суворов начал действительную военную службу в чине капрала. Это почти рядовой – и Суворову наряду со всеми приходилось чистить оружие, стоять на часах, нести караульную службу. Единственной привилегией его дворянского происхождения было частое несение караульной службы во дворце императрицы. Известно, что однажды он браво отдал проходившей мимо императрице честь, той понравилась выправка молодого капрала, спросила, чей таков будет? Узнав, что сын Василия Ивановича Суворова, сказала, что это был один из честнейших людей России, а Александру Суворову подала в награду серебряный рубль, на что тот ответил: «Государыня, взять не могу, я на часах, Уставом не положено». Императрице понравилось и это, она кладет рубль у ног Суворова со словами: сменишься с поста – возьмешь. Суворов хранил этот рубль всю жизнь, это была первая его первая солдатская и потому очень дорогая награда.
Ранним сентябрьским утром мы сняли лагерь и начали велосипедное путешествие по Швейцарии. Соль состояла в том, что отрезки пути суворовской армии задумывалось повторять день в день 200 лет спустя. Альпийский поход полководца начался из городка Таверно на берегу Люцернского озера в итальянской части Швейцарии – именно оттуда мы должны были продолжить движение строго по временному графику фельдмаршала. Но прежде нам предстояло пересечь на велосипедах едва ли не всю страну.
Погода явно улыбалась, красота открывающихся видов со сказочными домиками на склонах гор, мелькнувшие ламы или стадо длинношерстых лошаков заставляли шеи вращаться на невероятные градусы. Бывший шкипер Никитич упал с велосипеда, так и шмякнулся об асфальт. Но серия затяжных подъемов заметно подрассеяла громкую радость жизни. К месту первого бивака на берегу чудесного горного озера Бринцерзее лично я прикатил, что называется, никаким и был возвращен к жизни лишь благодаря кулинарному искусству уже поджидавших нас женщин.
Путь к желанному супчику пролегал через палатку Нины Мефодиевны – кто-то из кобринских доброжелателей удружил ей старорежимную брезентовую гаргару, которую надо было как-то установить. За весь поход из уст бывалого туриста Миши не изливалось такого обилия эпитетов.
Еще большего искусства требовали переговоры с владельцем кемпинга. Банальный ночлег на природе оказался сопряжен с немалыми проблемами: бесконечные луга и просторы помечены предостерегающими табличками, и в результате сплошного «приват» разбивать палатки приходилось не иначе как на территории платных кемпингов, коих по маленькой (пятая часть от территории Беларуси) Швейцарии разбросано более пятисот. Платить за ночь постоя по швейцарским нормам – по числу палаток плюс за каждую голову – было совсем не с руки. Голь на выдумку хитра: не моргнув глазом приуменьшали число душ, а палатки сооружали таким образом, чтобы две изображали одну, скрывавшую еще парочку неучтенных…
Назавтра природа приоткрыла, что такое настоящие Альпы. Накрапывавший дождь стал к утру проливным, но оставаться было нельзя. Обернули сумки полиэтиленом, «завхоз» экспедиции бывалый Макарыч обмотал себе кроссовки пищевыми пакетами – и двинули в гору.
Наверняка никто из нас не забудет труднопроизносимое название перевала Гримзельпасс. Промокшие до нитки, продуваемые ветром, мы пёрли и пёрли в гору, не зная, насколько близок конец – так прошло час, два, пять… В этот день нам предстояло набрать больше полутора километров высоты. 69 километров по горизонтали с высотой подъема девять и больше процентов – так заложили веселые разработчики маршрута. Тропинка то и дело пропадала, двигались наугад, таща себя и велосипед. Прохлюпаешь так полкилометра вверх – и тут свисток: назад, ошибка ориентировки... Часами набирали 900 метров, с надеждой поглядывая на электронный определитель высоты, как вдруг последовал затяжной спуск и – хоть плачь, хоть смейся – мы оказались на той самой высоте, с какой стартовали…
У каждого свой темп, цепочка растягивалась на километры. Мой «конь» шел почему-то волной, периодически сбрасывая ездока. Фомич, рассказывают, всю дорогу называл Никитича родненьким и твердил, что надо идти, потом поднял седло на максимально возможную высоту и опирался на него подмышкой.
Когда идти не стало мочи,
Фомич, умняга, чуть схитрил.
Подняв седло, он сделал прочный
Моторизованный костыль.
…А заканчивается все похожим на ладный охотничий домик отелем «Фурка», расположившимся в одной из деревень на спуске с Гримзельпасса и влетевшим нам в добрую часть бюджета. Хозяйка включила обогреватель, мы сорвали все мокрые одежды и бросились под душ. Не хотелось ни есть, ни спать, а только стоять и стоять под этой обжигающей водой. Бедные, бедные солдаты Суворова…
Исследователи утверждают, что русские солдаты той далекой поры хотели попасть к Суворову, за которым тянулся целый шлейф преданий. Поговаривали, что Суворов для солдат – чуть не отец родной, да и в военном плане солдаты знали, что любой бой этот полководец сначала продумает, и проведет с наименьшими потерями. Поэтому солдаты верили Суворову, верили, что любой его бой будет победным и малой кровью.
Служили тогда подолгу, по 25 лет – регулярная армия формировалась по введенному еще Петром I принципу рекрутского набора. Кто-то начинал служить при Суворове, брал с ним Очаков или штурмовал Измаил, после ранения и госпиталя служил где-то в другом месте – но если потом снова попадал к Суворову, то с радостью об этом объявлял и чрезвычайно гордился.
О простоте обращения Суворова с солдатами ходили легенды. Поставив себе когда-то цель стать настоящим солдатом, он не просто стал им, но и научился понимать солдатскую душу. Он знал, что солдату нужно, умел говорить то, что поднимало у солдата боевой дух. Вовремя замечал, когда рекруты уставали во время похода, притихали, кто-то вспоминал семью, поддавался хандре – один такой солдат мог испортить настрой целой роты. Суворов в таком случае подходил со словами: ну что, Иван, как дела? Боишься завтрашнего боя? А чего тут бояться, тебя теща скалкой била? Тещу не боялся – чего турка бояться?!
Или спрашивал гревшихся у костра солдат: сколько верст до Луны? Кто-то отвечал: не могу знать, ваше сиятельство – Суворов смотрел на такого солдата как на пропащего, с тирадой про бестолковость. А более сообразительный говорил: «Три суворовских перехода». Суворову это нравилось. Или другой вопрос: «Сколько звезд на небе?» – и в ответе опять ценил сообразительность. Так простой беседой, шутками, прибаутками Суворов мог отвлечь от грустного, поднять настроение у солдат. Подходил и с расспросами: когда был дома, что пишут? В Кобрине по документам встречается, как Суворов пишет своему управляющему, что надо дать денег какому-то крепостному крестьянину, потому что у него много ребятишек, а в хозяйстве только одна корова. Так же он поступает и в Кончанском, давая распоряжение сколько-то раз бить плетью крестьянина, доведшего хозяйство до того, что его детям нет молока – побить и дать денег на две коровы. Отсюда и легенды, и сказки, и песни о нем.
Основная военная деятельность Суворова проходила во времена царствования императрицы Екатерины II. Службу он начал в 1748 году в чине капрала, первый офицерский чин получил в 1754 году, став поручиком. А затем в 1759 году капитан Суворов получил первое боевое крещение в битве при Кунерсдорфе – на Семилетней Русско-Прусской войне во времена царствования императрицы Елизаветы Петровны. В начале войны Суворов был назначен вестовым в штабе, затем его обязанностью было формировать кавалерийские резервы, на чем он проявил себя хорошим организатором, был отмечен. Но ему не нравилась штабная рутинная работа, он рвался в бой – и в 1759 году смог принять участие в конкретном сражении. При Кунерсдорфе он был впервые ранен. Тогда русская армия одержала блестящую победу, сам Фридрих II писал: «Позор на мою голову, я уничтожен, оставлен без армии…». Но судьба оказалось к нему милостива, поскольку Елизавета Петровна была тяжело больна, и все ожидали кончины, в том числе внук Петра I – Петр III, который после кончины Елизаветы Петровны пришел на русский трон. Резкое ухудшение состояния здоровья императрицы случилось как раз после этого боя, и на престол ожидался другой человек – в силу этих обстоятельств все результаты победного сражения были сведены на нет, Фридрих II получил возможность вновь собрать армию, и война в Пруссией продолжилась. Таким образом блестящая победа при Кунерсдорфе не завершила Семилетнюю войну, которая продолжалась и в следующем 1760 году, когда русская армия впервые брала Берлин, и вместе с русской армией во вступлении в Берлин принимал участие А.В.Суворов.
1761 год – Суворов в ранге капитана и штабс-капитана берет крепости Гольнау и Кольберг. Обе крепости маленькие, местного значения, но позволили проявиться таланту Суворова, который обратил на себя внимание высших армейских чинов. В 1761 году он производится в полковники. По завершении Семилетней войны в 1762 году Суворов в чине полковника ставится командовать сначала Астраханским пехотным, а затем Суздальским пехотным полком. Здесь под его начало попадает служить капитаном Кутузов. Это уже время Екатерины II, взошедшей на престол в результате заговора против сменившего Елизавету Петровну Петра III.
Главнокомандующими во время службы Суворова при Екатерине были разные люди, можно вспоминать Салтыкова, Потемкина, но в первую очередь Румянцева, отличившегося еще при Петре I. Именно П.А.Румянцев развивал после Петра I русское военное искусство, вводил наиболее значительные изменения в тактику, стратегию, устав. Под началом Румянцева Суворов служил в Дунайской армии. Во главе российской армии Румянцев стоял в первую Русско-Турецкую войну, в историю которой вошли блестящие победы в сражениях при Рябой Могиле, Ларге и Кагуле (1770 год). На Украине, к слову, как и у нас проходила кампания такого рода, что Суворов – «враг украинского народа». А сегодня Украина владеет Крымом, Севастополем, которые в свое время и России не принадлежали, будучи включенными в состав российского государства благодаря в том числе Суворову (Крым находился в полном владении Оттоманской Порты – большого Османского государства, существовавшего порядка 600 лет, и войны России с Турцией были войнами за выход к Черному морю. Начались они еще при Петре I, когда бралась крепость Азов, за которую Александр Шеин получил звание генералиссимуса).
Суворов в 1772 году принимает участие в первой Русско-турецкой войне. Сначала ему было поручено произвести поиск (на сегодняшнем языке – разведку боем) на крепость Туртукай. Он производит этот поиск настолько решительно, что… захватывает объект разведки. Взял он Туртукай один раз, а потом еще и второй. Известно его четверостишье: «Слава Богу, слава вам, Туртукай взят и я там» - так он пишет донесение Румянцеву. А Румянцев оскорбился тем, что донесение Суворов сделал не по форме, и написал рапорт императрице Екатерине II с указанием этого проступка Суворова как неточного исполнения Устава, с просьбой наказать. На что Екатерина II ответила: «Победителя не судят», - и наградила Суворова орденом Георгия первого класса – за взятие крепости Туртукай.
Затем Суворов одерживает победу при Гирсово – этим укрепленным населенным пунктом полководец овладел стремительной атакой, совершенно неожиданно и почти без потерь. Это была его вторая значительная победа, а затем был бой при Козлудже (1774 год). Суворов с 8 тысячами «штыков» нападает на 40 тысяч турков и одерживает победу. Бой при Козлудже был решающим в ходе первой турецкой кампании. Екатерина II снова награждает Суворова. Она уже слышит это имя, которое часто звучит в рапортах и докладах, но более близкое знакомство произойдет много позже.
По окончании первой Русско-турецкой кампании Суворова отправляют на подавление восстания Пугачева – что теперь тоже нередко ставится Суворову в вину. Но пугачевский бунт, как его называет в своих произведениях Пушкин, ничуть не лучше других бунтов и революций. Восстание Пугачева бушует в 1773-74 годах, этим крестьянским восстанием охвачены многие территории на реке Урал. В основном это восстание было подавлено еще в то время, пока Суворов находился в Турции. По возвращении из Турции Суворов получает задание принять участие в окончательном подавлении повстанцев. Но сами казацкие старшины к тому времени выдали Пугачева, и тот был пленен русским генералом Паниным. Когда Суворов прибыл на реку Урал, он после изучения ситуации пришел к выводу, что на его долю остается лишь уничтожение остатков пугаческого войска, небольших разрозненных групп. Эти группы, порядка тысячи человек, и были быстро подавлены. Понятно, Суворова никто и никогда не называл героем национально-освободительного движения или борцом за счастье трудового народа. Он был талантливым военным, оставаясь при этом сыном своего времени и своего класса, как офицер царской армии он давал присягу на верность царю и отечеству. Вот этому царю Суворов всю жизнь и служил.
Когда остатки пугачевских отрядов были разбиты, Суворову было поручено конвоировать пленного Пугачева от Царицына до Симбирска. Пленен Пугачев был раньше, и без участия Суворова ему сделали железную клетку, в которой по велению императрицы Екатерины II везли Пугачева. Суворову этот человек был интересен как личность, ему было интересно с ним поговорить, тем более что Пугачев называл себя русским царем Петром III – по имени задушенного супруга Екатерины II. Во время следования Суворов неоднократно приближался к телеге, которая везла клетку с плененным Пугачевым, и с ним беседовал. Очевидцы вспоминали, что такие беседы Суворова с Пугачевым могли длиться часами. По прибытии в Симбирск отряд Суворова передал пленника для конвоирования следующему отряду, посланному им на смену, и сам Суворов в Москве при казни Пугачева не присутствовал.
Позже Суворов получил новое назначение, и благодаря ему появилась укрепленная линия вдоль побережья Черного моря. По результатам первой Русско-турецкой войны Крым получил независимость от Оттоманской Порты – пока еще не будучи включенным в состав Российской империи. А Суворов придавал побережью Черного моря большое значение, оценив военно-стратегические возможности обладания этим побережьем. По его предложению здесь была заложена Охтиарская бухта, в которой Суворов рассчитал огневые точки, проявив недюжинный талант фортификатора. В дальнейшем Охтиарская бухта дала основание городу Севастополю, и в годы Крымской войны (1853-56 года) при осаде Севастополя именно с тех укрепленных точек, которые когда-то заложил Суворов, и происходила героическая защита города, который так долго держался. Еще одной основательно заложенной Суворовым укрепленной линией стала старая крепость Кинбурн и вся Кинбурнская коса – за Одессой по дороге на Николаев. Другими словами, направив Суворова сюда, Екатерина II правильно оценила его возможности, что подтвердила вторая Русско-турецкая война.
Война вспыхнула в 1787 году. Причиной послужило то, что результаты первой войны не устраивали ни Францию, ни Англию, которые потихоньку напоминали Турции о том, что она потеряла свои земли, а Россия строит укрепления вдоль берега Черного моря. Турция стала требовать пересмотра Кючук-Кайнарджийского (от названия турецкой деревни) мирного договора, Россия на такой пересмотр не пошла. К началу новой войны Суворов не успел закончить все работы по перестройке крепости и укреплению Кинбурнской косы. Отряд у него был небольшой – гарнизон до 3 тысяч человек – и в это время Суворову стало известно, что Турция готовит десант на Кинбурнскую косу, а овладев этой косой, туркам будет уже несложно зайти в тыл основным силам русской армии.
Сопоставив все обстоятельства и учитывая, что у него нет кораблей, Суворов принимает, как всегда, неординарное решение. 2 октября, на праздник Покрова Суворов идет с офицерами на молебен в церковь. Солдаты тоже молятся. В это время к Суворову прибывает посыльный с тем, что турецкая эскадра приближается к побережью. Суворов не реагирует. Следующее сообщение – что эскадра высаживает десант – Суворов продолжает спокойно стоять в церкви. И только получив сообщение, что десант приближается к берегу, и артиллерия турецких кораблей уже не может его поддержать, Суворов отдает приказ действовать. И солдаты непосредственно с молебна оказываются в состоянии боя. Туркам не дают выйти на берег, бой идет у самого побережья, и из пятитысячного турецкого десанта лишь десятая часть смогла уйти в море, кое-кто всю ночь простоял по пояс или по горло в воде, прячась от русских солдат, и только под утро их смогли подобрать крейсирующие турецкие корабли. Так Суворов не дал туркам зайти в тыл русской армии, смяв план их наступательной операции. И Екатерина II опять отметила заслуги Суворова, наградив его орденом Георгия второго класса.
В это время русской армией командует уже Потемкин, фаворит Екатерины II. Потемкин командует осадой крепости Очаков. В XVIII веке крепости брали в основном длительными осадами, и на штурм никто не шел. Крепость Очаков была очень хорошо укреплена, и Потемкин бесконечно ждал, когда же у осажденных закончится запас воды, продовольствия, боеприпасов. Началась осень, солдаты в полевых условиях стали болеть – голод, холод, инфекция. Суворов так и скажет про надоевшую всем осаду: «Я на камушке сижу, на Очаков я гляжу…». Однажды он получает приказ совершить поиск на крепость Очаков. И в ходе поиска со своей незначительной группой опять так увлекся, что его лишь слегка надо было поддержать слева и справа, и крепость была бы взята. Но Потемкин не решается отправить подмогу, а Суворов получает второе в своей жизни ранение – на этот раз довольно тяжелое в плечо. Отряд отступил, унося раненого Суворова. После этого Суворов был отправлен на лечение, а Потемкин воспользовался разработанным Суворовым планом взятия Очакова, после шести месяцев осады пошел на штурм и овладел крепостью.
Зачем еще одна значительная победа русских – в сражении у Фокшан, где вместе с русской армией воевали молдаване.
Союзником России выступает Австрия, которая преследует свои цели – присоединить к себе часть Венгрии, которая тоже входит в состав Оттоманской Порты. По званию Суворов должен подчиняться австрийцам, их гофкригстрату. 1789 год – перед рекой Рымник турки стоят тремя частями, в общей сложности 100 тысяч человек. Местность гористая, овраги, холмы – эти три части тоже разделены между собой. Суворов приходит к выводу, что в случае опасности они объединиться не могут. Но он должен подчиняться решениям австрийцев. Чтобы этого не делать, Суворов просто-напросто с ними не встречается. К нему прибывают посыльные, его постоянно приглашают в австрийский штаб – он то сказывается больным, то завтракает, получая репутацию большого чудака. А «чудак» разрабатывает хитроумный план и отправляет с нарочным в штаб австрийцев записку, предлагая сковать центр турецкой группировки. У австрийцев 17 тысяч, у Суворова – 8, у турок – 100. Австрийцы сковывают центр, после чего Суворов сам обрушивается на левый фланг, затем разбивает главные силы, и уже совместно с австрийцами разбивает центр турецкой группировки. Расчет оказался правильным, в панике турки не смогли быстро объединиться, и, имея численное меньшинство, Суворов разбивает турок. Эта победа опять отмечена Екатериной II – она награждает Суворова Георгием первого класса – высшей военной наградой Российской империи, и ему присваивается графский титул с приставкой к фамилии «Рымникский».
1790 год. После победы на реке Рымник можно было уже завершать войну, но в результате дипломатических интриг Франции и Англии Россия не смогла добиться от Турции подписания выгодного ей договора. Поскольку в руках у турок оставалось несколько крепостей, самая значительная из которых – Измаил, Турция отказывалась идти на подписание договора. Крепость Измаил стояла в устье реки Дунай, закрывая выход в Черное море. Таким образом, для успешного окончания кампании требовалось взять эту крепость.
Армией продолжал командовать фельдмаршал Потемкин, Суворов имел звание генерал-аншефа, и, естественно, должен был подчиняться главнокомандующему. Потемкин много месяцев осаждал Измаил, все опять затягивалось, гибли солдаты, мир не подписывался, сохранялось это подвешенное состояние войны, и Екатерина слала Потемкину депешу за депешей, требуя немедленно взять крепость. Сделать этого Потемкин не мог, две попытки штурма закончились неудачей, а длительная осада результата также не приносила, поскольку в Измаиле имелся запас продовольствия на два года, перед войной крепость перестраивалась и укреплялась французскими фортификаторами по последнему слову техники, на стенах стояло порядка 240 орудий, крепость окружал наполненный водой ров, с одной стороны к ней не давал подступиться Дунай, земляной вал имел высоту 6-8 метров, мощные крепостные стены, 36-тысячный гарнизон вооруженных янычар. Так могло продолжаться еще долго, и однажды в тяжелом расположении духа Потемкин (склонный, по свидетельству историков, к меланхолии, он мог целыми днями валяться в постели, выходить к приближенным растрепанным, в халате) вышел в зал, где за столом два молодых офицера играли в шахматы. И один из них, делая очередной ход, произнес: «Я пойду вот этой пешкой, она у меня, как Суворов, берет все». Потемкин вылетел из зала, приказал себя одевать и подать бумагу – и стал тут же писать предписание Суворову, находившемуся в это время где-то в районе Ставрополья – немедленно прибыть и принять командование войсками, осаждавшими Измаил.
Суворов знал, что ситуация сложилась тяжелая. Он понимал, что стоит за этим назначением: при успехе Потемкину перепадут награды, а в случае поражения виноват останется Суворов. Положение усугублялось порой года – стоял декабрь. Наверное, он мог как-нибудь уклониться от выполнения этого приказа, но поехал. По прибытии осмотрел крепость, оценил обстановку и дал на подготовку штурма всего 8 дней. За три дня до штурма Суворов написал письмо коменданту турецкой крепости, сообщив о том, что прибыл взять Измаил и дает на размышление три дня: «Добровольная сдача - воля, первые выстрелы – неволя, штурм – смерть». На что комендант крепости ответил, что скорей Дунай потечет вспять или небо упадет на землю, чем сдастся крепость Измаил.
Но Суворов опять просчитал все. По его распоряжению заготовили фашины – вязанки валежника и сухого хвороста, которыми забросали глубокий ров. Штурм Суворов назначил на четыре часа утра. А что такое 4 часа утра 22 декабря – сплошная темнота! Это был продуманный ход Суворова – потому что в этом случае солдаты не видели кошмара, на приступ которого они шли. С другой стороны, и турки в такую рань не ожидали начала боевых действий. Об элементе внезапности Суворов говорил: «Удивил – наполовину победил». Вместе с Суворовым в штурме крепости Измаил принимал участие и Кутузов – тогда вторично пересеклись их судьбы, и, оценивая вклад Кутузова, Суворов потом говорил, что, «хотя Кутузов был на левом фланге, он был моей правой рукой». Кроме того, в штурме крепости Измаил принимала участие Дунайская флотилия, которой командовал француз по происхождению Дерибос – тот самый, в честь которого в Одессе назвали Дерибасовской улицу.
В 4 утра пошли на штурм, в 8 – закрепились на валах, в 12 проникли за валы, а уже в 4 часа дня крепость капитулировала. То есть за 12 часов Суворов овладел сильнейшей, может быть, в мире крепостью, о которой французы писали, что овладеть ею штурмом невозможно.
Суворов был человеком достаточно тщеславным, и поскольку выполненная задача была очень тяжелой, он рассчитывал, что ему будет присвоен очередной чин фельдмаршала, и он станет равным с Потемкиным. И когда после взятия Измаила Потемкин пригласил Суворова на аудиенцию и распростер вошедшему свои объятия со словами: «Чем же тебя, мой братец, наградить за Измаил» – по этому покровительственному тону Суворов понял, что очередного чина ему не видать, и, не сдержавшись, резко ответил, что его могут наградить только Бог да матушка императрица. А Потемкин был человеком, на советы которого Екатерина II всегда обращала внимание – он тут же написал рапорт императрице о том, что Суворов опять ему надерзил, и тот оказался обойден в наградах. Единственно, Екатерина произвела Суворова в полковники потешного полка. Она носила самый высокий чин полковника, а подполковников там было уже человек десять.
Было это в декабре, а в следующем, 1791 году в Яссах был, наконец, подписан мирный договор с Турцией, Россия окончательно закрепила за собой выход в Черное море, Крым вошел в состав российского государства. Россия получила все что хотела, и в столице шли балы и пиршества в честь этой славной победы. Суворова же, чтоб он не мешал блистать на этих балах «победителю» Потемкину, вообще направили в Финляндию, инспектировать границу со Швецией. И пока в столице веселились и танцевали, Суворов в походной карете объезжал пограничные столбы. Суворов потом шутил, что «щедро меня матушка-императрица наградила за Измаил в лице Потемкина». А еще у него было такое выражение, что «я был пять раз ранен, из них дважды в бою и три раза при дворе». Такими неоднозначными были отношения полководца и императрицы Екатерины II. Высшую награду он получит позже, после смерти Потемкина, в результате похода на подавление польского восстания.
На следующее утро мы с удивлением обнаружили, что по-прежнему в состоянии передвигаться. Сыграл ли роль целебный горный воздух или запредельная концентрация сил мобилизовала иммунитет, но ни у одного из путешественников не прихватило в боку и не потекло из носа. Зализав мелкие раны (кому-то понадобился йод, кому-то эластичные тейпы, а вашему автору – то и другое), мы двинули в направлении Таверно, откуда фельдмаршал Суворов начал свое альпийское восхождение.
Здесь мы опять не обойдемся без экскурса в историю, будучи вынужденными заметить, что итальянско-швейцарскому походу Суворова непосредственно предшествовали события достаточно печальные.
После смерти в 1796 году Екатерины II, при всей неоднозначности отношений к Суворову благоволившей, на престол встает Павел I, ее сын. Павел I был воспитан в прусском духе, он поклонялся Фридриху II, военную систему которого считал самой совершенной в мире. Отец Павла Петр III тоже был поклонником прусских порядков. Вообще все русские цари после чисто русского по крови Петра I, были по происхождению смешанных кровей, чаще всего имея в роду немецкую линию. Павел воспитывался в Павловске, там у него были свои полки, он их муштровал на прусский манер, пошил особую форму, и когда умерла Екатерина I, решил перенести эти порядки на всю русскую армию. Он переписал воинский Устав, многое скопировав из Устава Фридриха II, скопировал прусскую форму и прусские порядки. А разница была в следующем.
Суворов, написавший «Науку побеждать», настаивал, что есть имя общее и знаменитое, солдатом именуется рядовой и самый большой генерал. Еще Суворов твердил, что «каждый солдат должен понимать свой маневр». По его мнению, солдату надо лишь разъяснить задачу, и тот сам найдет самый лучший путь для ее выполнения – другими словами, Суворов предполагал за солдатом инициативу, сообразительность, стойкость и стремление к победе. Прусская система ничего подобного не допускала. Фридрих II говорил, что «солдат есть простой механизм, артикулом предусмотренный». То есть как этот механизм заведут, так он должен и работать.
По фигуре Павла I есть разные мнения. Одни утверждают о его тупости. Другие исследователи приходят к выводу, что Павел I попытался выкорчевать бюрократическую машину Екатерины II, при которой скопилась масса дел, которые никто в сенате не рассматривал, расцвела волокита, взяточничество. Павел I создал комиссию, призванную разгрести эти завалы, - комиссия реагировала на жалобы и принимала меры. По третьей версии, за влияние на русского царя боролись Англия и Франция, и когда мнение Павла I стало склоняться в сторону союза с Францией, при участии англичан был составлен заговор против Павла I. Как бы там ни было, нелишне принять во внимание и житейскую логику, согласно которой от глупца умного потомства ожидать не приходится – а двое детей Павла стали достаточно заметными русскими царями (Александр I и Николай I).
Суворову военные нововведения Павла I не нравились, и он довольно резко по этому поводу высказался. «Пудра не порох, букли не пушки, коса не тесак, и сам я не немец, а природный русак», - со свойственной ему афористичностью говорил Суворов, называвший павловскую систему обучения солдат «шагистикой и ружистикой». Полководец не уставал твердить о том, что «нечему нам у прусских учиться, русские прусских всегда бивали». Приписывают Суворову и такие слова (по другой версии – принадлежащие Державину): «Не венценосец ты в Петровом стольном граде, а варвар и капрал на плац-параде» (Павел вернул к жизни систему палочной дисциплины, вновь разрешив офицерам за малейшую провинность избивать солдат палками).
Новый император дважды объявлял Суворову выговоры за невведение у него в Третьей армии нового устава и обмундирования, а в начале 1797 года издал приказ, гласивший, что «так как войны нет и надобности Суворову в армии нет, уволить его в отставку» – а ниже шла приписка «без права ношения мундира». Так после 50 лет службы 66-летнего Суворова фактически выгоняли из армии.
Простившись с солдатами любимого Фанагорийского полка, Суворов уезжает в свое новое имение Кобринский Ключ, руководствуясь главным образом тем, что оно больше прежних его владений. Вместе с ним в Кобрин прибыли 18 офицеров, вышедших в отставку в знак протеста против его увольнения. Суворов рассчитывал, что имение большое, места всем хватит, и занятие тоже для всех найдется. Он знакомится с имением, крестьянами, их бытом, полагая, что проведет здесь остаток дней. Но прожил он здесь только полтора месяца. Близка западная граница, императору напоминают, что могут найтись люди, которые захотят переманить Суворова на службу за кордон, а с другой стороны, нахождение здесь 18 офицеров рисует возможность созревания военного заговора.
Павел I поддается этим настроениям и издает соответствующий Указ. 22 апреля 1797 года с этим Указом в Кобрин прибывает чиновник Николев, и 67-летнего Суворова очень быстро увозят из Кобрина в далекую Новгородскую губернию, в родовое село Кончанское - старое имение еще отца Суворова. Затем Николев вернулся в Кобрин, наложил запрет на имение Кобринский Ключ, и все доходы от него в течение двух последующих лет поступали в государственную казну. 18 офицеров Николев отвез в Киевскую тюрьму, где их почти четыре месяца допрашивали, пытаясь установить заговор. Но заговора не было, и все офицеры были отпущены. Кое-кто из них вернулся в Кобрин и закончил здесь свои дни, другие вернулись к службе и продолжали ее в российской армии.
Оснований для ссылки и отбора имения как бы и не было, но в Павле I сидел сильный страх заговора. По части имения государева логика была простая: «сам дал – сам взял». Это была отставка, которая граничила с арестом. Суворову запретили самостоятельно выезжать из Кончанского, навещать полководца также было запрещено, вся его переписка прочитывалась.
Кончанская ссылка – самый тяжелый период в жизни Суворова. Он не просто оторван от привычного дела, но фактически помещен в изоляцию, будучи лишен права даже выезжать к соседям. Для наблюдения к полководцу приставлен правительственный чиновник, которого Суворов прозвал за глаза своим домашним цербером.
Но несмотря на этот полицейский надзор, болезни, одиночество и приливы тоски, Суворов не перестает следить за событиями в Европе. Наблюдая за действиями Наполеона, он предсказывал столкновение России с Францией и даже разработал план похода против Наполеона, в котором выдвинул ряд основных стратегических принципов.
И вот в начале 1799 года ситуация вокруг опального полководца вдруг фантастическим образом меняется. Россия вступает в военную коалицию с Австрией и Пруссией против наполеоновской Франции. И по настоянию глав союзных государств отправленный Павлом I в отставку без права ношения мундира Суворов должен возглавить союзнические силы.
6 февраля 1799 года фельдъегерь Толбухин доставляет в Кончанское два года как разжалованному Суворову императорский рескрипт. Разом позабыв все обиды и унижения, полководец принимает назначение, сказав, что всегда забывал о себе, когда дело касалось пользы Отечества.
Одолжив у деревенского старосты 2 тысячи рублей на дорогу, 68-летний полководец выезжает в Петербург, по прибытии в который принимается императором. Приверженец прусской и ярый противник суворовской военной системы, Павел I напутствует полководца такими словами: «Веди войну по-своему, воюй как умеешь».
По дороге в Европу для принятия командования союзной армией Суворов останавливается в феврале в возвращенном ему имении Кобринский Ключ, проводит в городе около недели, пишет отсюда письма друзьям и знакомым и продолжает свой путь в Италию. По дороге к нему присоединяются войска Пруссии.
В Италии Суворов ведет чрезвычайно успешные боевые действия, всего за четыре месяца освободив всю ее северную часть – в три раза быстрее, чем понадобилось Франции для завоевания этих территорий. В освобожденном Милане суворовскую армию ждал восторженный прием. Но на этом планы Австрии в отношении Италии были выполнены, и осуществить план похода на Париж Суворову не позволили.
Как мы уже знаем, еще живя в Кончанском Суворов внимательно следил за развитием военных действий. Однажды он воскликнул: «Далеко мальчик зашел, пора бы его уже унять» (при этом, по свидетельству очевидцев, признавая, что Наполеон действительно обладает недюжинным военным талантом). План, разработанный в Кончанском, предполагал наступление на Париж. И во время Итальянского похода Суворов такое наступление предлагал, тем более что сам Наполеон находился в Египте. Но Австрийский гофригстрат – военное управление во главе с маршалом Тугутом, звание которого было выше воинского звания Суворова, - настаивал, что русская армия должна воевать в Швейцарии. Австрийское правительство боялось усиления влияния России и таким образом решало скрытую политическую задачу.
Суворов предупреждал, что там горная местность, солдаты специально не обучены, к тому же наступает сентябрь, когда в горах уже лежит снег, а воевавшая в жаркой Италии армия соответствующим образом не экипирована – но никакие доводы не принимались. Австрийский император напрямую обращался к императору Павлу I, приводя свои доводы. И когда приказ выступать пришел от российского императора, Суворов вынужден был подчиниться. Он лишь произнес: «Я иду, но горе тем, кто меня посылает, злоумышленники раскаются, да будет поздно». Действительно, как только Суворов ушел из Северной Италии, французы вновь заняли прежние территории.
Швейцарский же путь Суворова начался у города Таверно, где он простоял почти пять дней, ожидая обещанный союзниками обоз с продовольствием и мулами. Эти пять дней и оказались роковыми. В конечном итоге австрийцы предоставили лишь лошадей и провизию, причем в количествах гораздо меньше требуемого, мулов не дали вообще.
Поход через горные хребты не планировался, предполагалось, что Суворов должен выйти на соединение с 27-тысячным корпусом русского генерала А.М.Римского-Корсакова, стоявшим под Цюрихом под угрозой 80-тысячного французского войска генерала Массены. Помимо прочего, австрийцы должны были обеспечить Суворова топографическими картами. Этого также не произошло, более того, не дожидаясь, пока 20-тысячный отряд Суворова придет на помощь Римскому-Корсакову, австрийцы полностью вывели из Швейцарии свою 60-тысячную армию. Это был второй удар, который австрийцы нанесли своим русским союзникам.
Как и Суворов, мы начинаем свой основной путь из Таверно ранним утром 22 сентября по новому стилю. Словно в компенсацию за пережитое накануне, природа награждает нас прекрасной солнечной погодой.
В Таверно прибыли на поезде, решив не добивать раньше времени свой энтузиазм. Путь пролегал через многочисленные тоннели, самый длинный из которых, под горой Фурка, тянулся чуть не с десяток километров, и при этом любопытно осознавать, что над тобой пролегает почти два километра пласта – самые что ни на есть недра земли. А между туннелями открывались великолепные виды, величественные горы сменяли пропасти. Педагог Валерий просвещал Фомича, что у пасущимися на склонах коров одна пара ног длиннее другой – специально для гор вывели селекционеры. Начитанный, ч-черт, – подумал я про себя и тихонько черкнул в блокноте. Потом не поленился уточнить какие-то детали. «Ты ж хоть про ноги не напиши, это для Фомича», - дружески предостерег Валера, и я лишний раз убедился, что с этими ребятами надо держать ухо востро.
Итальянская Швейцария (мы начали путь в десятке километров от границы) совершенно не похожа на чопорные центральные кантоны – все на несколько порядков проще, шумнее, грязнее, с исписанными стенами подземных переходов, итальянскими вывесками и речью.
Иной здесь даже климат – отделенная грядой гор, природа пестрит экзотическими растениями, названий которых никто в группе не знает. Ласкает спину солнышко, стоит прекрасная ясная погода – словно и не было на нашу голову позавчерашней метеорологической беды.
Какое-то время катим с дорогой в горы. Наученные горьким опытом, при первом намеке на затяжной подъем сразу спешиваемся, не забивая ноги и помня о долгом дне. Вдруг внизу открывается чудесная долина с городом, к которой, как подарок небес, ведет затяжной, километров на шесть, спуск. Велосипед несется по серпантину сам, надо лишь вовремя гасить скорость на крутых виражах, чтобы не взмыть над долиной этаким стремительно падающим орлом, которых здесь почему-то не просматривается. Но среди такой красоты чувство опасности как-то притупляется, хотя после пары затяжных спусков колодки тормозов стираются до основания, и металл скребет о металл. Но какие к черту тормоза, когда ты мчишь над долиной выше птиц, четверть часа спустя опускаешься на высоту птичьего полета и, наконец, видишь домики ближе, ближе…
Катить по долине – одно удовольствие, никаких тебе подъемов и спусков, только ветер за плечами да мелькание непривычных названий городков и деревень, практически не отличающихся друг от друга, имя которым – сказка. Чтобы не мешать движению транспорта, едем небольшими, по три человека, группами, с большими интервалами. Интервалы порой увеличиваются до потери видимости, каждый ориентируется на развилках сам.
Въехав в один из городов, решаю блеснуть своим скудным, со времен тура на футбольный чемпионат мира, итальянским. «Мидика перфаворе, сеньора, ко ми си ва аль Беллинцона?» - как попасть в Беллинцону? Кроме исторгнутого я знаю по-итальянски еще три слова: налево, направо и прямо. Уловив в непонятном по сути ответе знакомое слово «а дестра», держу марку и решительно указываю другим членам тройки направо. В их молчаливом послушании улавливаю уважение…
Метров через пятьсот нас догоняет легкокрылый Коля Ралец – такая у него обязанность, догонять заблудших – и разворачивает на сто восемьдесят. Что же до моего итальянского «Скажите, пожалуйста, как проехать…», оказывается, что мы уже минут двадцать как движемся по искомой Беллинцоне, назначенной местом обеденного привала.
На пару часов нам отдан «на шпагу» этот чудный городок с его костелами, крепостями, изумительной архитектурой. Поднялись в крепость Монтебелло, где развернулась выставка, посвященная 200-летию Суворовского перехода – в восточных кантонах эта дата возведена в культ. Насобирали знаменитых тессинских каштанов, которые как лакомство развозят отсюда по всей Европе. В журнальной лавке Фомич невозмутимо полистал «Плейбой».
Сухой паек – и снова километры и километры с мелькающими населенными пунктами итальянского звучания и сброс скорости для любования ядреными (спагетти!) не в пример Берну девушками, провожая невозможно тугие бюсты которых общий любимец группы Фомич порой не удерживался от похвалы: «Молодец!».
К вечеру, миновав город Биаска, разбиваем бивак в местечке Мальвалья. Благо, женщины с водителями хорошо поработали, разведав бесплатное место ночлега, для чего нам приходится подняться на уровень альпийского пастбища. Здесь много коровьих «мин», расположение которых вокруг палаток пытаемся запомнить до наступления темноты, но все равно потом «подрываемся». Устанавливаем отношения с пасущимися неподалеку ослами, которые оказываются тварями всеядными, и прятать на ночь приходится буквально все.
Дежурные готовят ужин на газовой горелке (костры здесь строжайше запрещены, не случайно над нашим лагерем кружили вертолеты, один из которых даже сел поодаль, но, осмотревшись, тут же поднялся и улетел). Меню, как и факт наличия или отсутствия поварского умения – проблемы только дежурных, остальные заняты велосипедами, амуницией, путевыми записями, палатками – да мало ли чем, тем же сном, народ нарочито ничто не заботит, в установленное время он возьмет миски и примется колотить по ним ложками.
Двое суток своего дежурства мы оттарабанили в паре с Мишей – благо, его богатый туристический опыт позволяет варить суп хоть из сапога – и теперь сдали полномочия архитектору Николаю и бывшему шкиперу Никитичу. Завхоз похода Макарыч еще в Кобрине разложил походную еду по огромным бумажным мешкам – из расчета мешок на день. Вот в рамках этого мешка заключается простор для творчества очередной пары дежурных. Немногословный трудяга Николай таскает из неблизкой поилки для скота чистую воду и суетится вокруг варева, а Никитич неповторим на раздаче – он даже шапочку в этот момент надевает по-особому, козырьком к уху, и предлагает каждому лишний половник, приговаривая: «У меня всегда много…»
Ужинаем при красивой толстенной свече, купленной Фридрун в Вайнгартенской базилике и переданной на хранение почему-то мне. С трех сторон нависают почти отвесные горы, а с четвертой где-то далеко внизу виднеются огоньки города. Напреев расчехляет гитару, и над Мальвальей допоздна разносятся русские песни, каких эти горы не слышали двести лет.
Назавтра у меня обнаруживается творческий конкурент - в Макарыче просыпается литератор. Глядя на необычно резвый старт в гору Никитича, завхоз вдруг останавливает меня и выдает:
Никитич нынче прет как лось –
Видать при кухне пожилось.
И я начинаю опасаться подсидки.
Девятый день – снова из приятных: сорок с хвостиком километров от Биаски до Айроло в сравнении с Гримзельпассом – пыль. Даже ваш несчастный корреспондент начинает потихоньку втягиваться в нагрузки, и замыкающему колонну Каруносу не приходится тянуться на подъемах черепашьим темпом.
Макарыч, забыв свое солидное положение замдиректора прядильно-ткацкой фабрики, хулиганит на трассе – то и дело отстает от основной группы, а потом возникает, уже что-то аппетитно хрумкая.
Кто через пот, кто маты впаривая,
На перевал маршрут оплачивал –
Кто как, Макарыч же в Швейцарии
На трассах груши околачивал.
Кстати, такого начпрода для похода еще надо было поискать. Его скрупулезность заставляла дежурных по кухне проявлять неведомую их женам рачительность (правда, часть колбасы все же втихую расползлась по палаткам), количество выдаваемого каждое утро в дорогу «допинга» в виде земляных орехов, изюма и сухарей только что не развешивалось на весах, а просьба полакомиться чем-нибудь сверх нормы неизменно натыкалась на моментально стекленевший глаз Макарыча: «А потом что есть будем?..». Понимая бесконечную справедливость такой непреклонности, товарищи с любовью приклеили Макарычу кличку «Крохобор».
Как-то мы сидели у костра, по традиции завершая поедание каши концертом. Выступать должны были поочередно все - как сидели, по кругу. Поскольку у вашего автора с нотами совсем туго, ему дозволялось заменять пение пришедшими в голову рифмами. В тот вечер я счел нелишним на всякий случай подлизаться к начпроду:
Кто говорит, Макарыч крохобор?
Я у него полбулки хлеба спёр.
Макарыч молча поднялся и пошел. Обиделся, что ли, обескураженно подумал я и едва не двинул следом. Но в эту минуту в темноте зашелестели бумажные пакеты с провизией. Макарыч отправился пересчитывать батоны!
В Файдо, промежуточном городке, находим действующий мужской монастырь, в котором ровно 200 лет назад останавливался на постой Суворов. Настоятель приглашает путешественников внутрь, рассаживаемся у того самого камина, у которого грелся фельдмаршал, и слушаем текст записи в летописи монастыря о том, что 11 (22) сентября 1799 года русский полководец Суворов с вечера остановился здесь с 17 офицерами, переночевал, а наутро, позавтракав только хлебом и пивом, тронулся в путь. Вскоре тронулись и мы, помня о главном коньке нашей экспедиции – точном соблюдении не только маршрута, но графика движения фельдмаршала.
Путь пролегает по ущелью – с двух сторон над дорогой нависают хребты гор. Когда простора между хребтами побольше – это зовется долиной, меньше, с вертикальными стенами гор – каньон. Горы зеленые, но вершины нет-нет да покрыты снеговыми шапками – ледники. Еще одно чудо – надетые на вершины белые папахи облаков.
Останавливаемся на ночлег на каком-то холме под Айроло. Внизу прямо под нами лежит небольшой стадион с великолепной поляной. Смотрим со своей «галерки» за тренировкой детей, а когда нависает темень – как всегда в горах резко и внезапно – на стадионе включают электрическое освещение ради шести мужиков, вышедших погонять «пулю». Это здесь называется деревня.
Спускаюсь вниз к горной речке и, раздевшись донага, моюсь в ее ледяной воде. Узнав об этом, снисходительный Миша сказал, что я теперь – настоящий турист. Мелочь, а на душе приятно.
Водители подобрали по пути бездомную полосатую кошку редкостного окраса. Задумали вывезти домой и выдать замуж за кого-то из кобринских Васек. Ночью эта швейцарская тварь бродит из палатки в палатку, поочередно мешая всем спать, пока не застревает в нашей с Мишей, состоящей из наружного и внутреннего слоев. Так и разгадывает весь остаток ночи этот лабиринт, тычась мордой то в ноги, то в голову, а нам тем временем снятся кошмары.
Назавтра берем перевал Сен-Готтард. День в день 200 лет назад его искусно взял боем Суворов, сочетая обход и охват с фронтальными атаками выбив контролировавших перевал французов. Попыхтеть богатырям пришлось, надо сказать, прилично, поскольку бою предшествовал крутой подъем в пару десятков километров. К тому же Суворов очень спешил, выбрав этот маневр как короткий путь на Цюрих к корпусу зажатого французами генерала Римского-Корсакова.
В труднейших условиях, искусно сочетая обход и охват противника с фронтальными атаками, суворовцы выбили французов из Сен-Готтарда. Но скоро они оказались у знаменитого теперь Чертова моста над ущельем с бурной рекой Рейсой, где их ждало новое испытание. К этому созданному природой мосту выводила Урнзернская дыра – узкое отверстие в скале, через которое мог пройти только один человек. А на противоположном берегу уже разместился отряд знаменитого генерала Массены, который рассчитывал уничтожать русских, появляющихся по одному.
Видя такую печальную перспективу, Суворов нашел добровольца – им оказался будущий генерал Багратион - который с небольшим отрядом обошел французов по казавшимся непроходимыми горным кручам и, обосновавшись над французским лагерем, стал методично выбивать неприятеля. Завязался бой, воспользовавшись которым, основные силы русских стали перебираться по Чертову мосту. Мост проломился, находившиеся на нем с душераздирающими криками исчезли в зеве пропасти. Но остальные не растерялись, быстро нашли какие-то куски дерева, сняли длинные офицерские шарфы, и, связав их между собой, соорудили переправу, по которой перебегали на другую сторону ущелья и вступали в бой. В результате французский отряд был почти полностью уничтожен, а русские двинулись дальше.
Выйдя к Люцернскому озеру и, согласно переданных австрийским штабом карт, двинувшись вдоль его берегов, Суворов вдруг обнаружит, что дальше дороги нет. Боясь потерять много времени, Суворов не повернет назад, а примет решение идти через горный хребет Росшток по тропам, где никогда не ходили даже охотники за сернами.
Солдаты не имели зимнего обмундирования, в течение нескольких дней не получали пищи. Во время перехода по заснеженным и обледенелым горным кручам они ступали босыми ногами по снегу, ведя за собой лошадей и на руках перетаскивая пушки. Многие срывались в пропасти. Сам Суворов заболел лихорадкой. Таким небывало тяжелым оказался путь суворовского отряда в долину Муотаталь.
На свою удачу русские набрели в горах на монастырь ордена капуцинов. Орден был когда-то основан для помощи и покровительства путникам. На тот момент монастырь переживал не лучшие времена, в нем оставалось лишь несколько обитателей. Один из них, Антонио Гамба, после бесед с Суворовым проникся к полководцу великой любовью и взялся показать ему дорогу. 68-летний Суворов пребывал после первой части альпийских мытарств в далеко не лучшем состоянии – отсюда интерпретация тех событий скульптором Тугариновым.
С Антонио Гамбой в роли проводника усталые русские петляют по горам, оставляя за спиной перевалы, пока не оказываются в долине Муотаталь.
Сен-Готтард переживает настоящее паломничество. Десятки автобусов с туристическими группами из разных уголков мира, оркестры в национальных одеждах, действующая выставка в музее, посвященном истории Швейцарии и особенно событиям 200-летней давности. Разгадка проста: эта страна живет с туризма и умеет мастерски раскрутить любой повод.
Здесь же осматриваем вызвавший много споров памятник работы российского скульптора Дмитрия Тугаринова. Суворов изображен обессилевшим, безразличным стариком (его лицо вылеплено с посмертной маски полководца), безучастно сидящим на худой лошади, которую тянет под уздцы верный проводник Антонио Гамба.
Это новый, непривычный (во всяком случае, для нас) художественный взгляд на альпийский поход великого полководца, всегда изображавшийся в бравурных тонах. На деле было неоднозначно: здесь и преклонный возраст, и жуткие тяготы перехода, непролазность гор и непредсказуемость грядущего, осознание бессмысленности швейцарской акции, груз ответственности за судьбы двадцати тысяч солдат и смерти, смерти, смерти. Скульптор Тугаринов имел основания для такого художественного решения, как имел право на свой взгляд, выстрадав его своими мытарствами в Швейцарии, где он нанимался на десятки подсобных работ, помимо материала накапливая средства для начала работы. В конце концов нашлись спонсоры, и давно заявленный памятник нашел свое место на Сен-Готтарде. Историческая же истина, наверное, как всегда, лежит где-то посередине.
С перевала мчим на велосипедах вниз по извилистому серпантину – десяток километров до Госпенталя, а затем Андерматта. В Андерматте проходит международный коллоквиум, посвященный все тому Суворовскому переходу. Заселяемся в армейскую казарму и всей бригадой двигаем в зал коллоквиума, где должна читать доклад покинувшая нас накануне Нина Мефодиевна.
При отсутствии перевода мало что понимаем, но зато знакомимся с известным в Европе бароном русского происхождения 87-летним Эдуардом Фальц-Фейном, получив приглашение посетить на обратном пути его знаменитую виллу «Аскания-Нова» в Лихтенштейне.
А Нина Мефодиевна тем временем сражается в президиуме с военным историком из Австрии, заявившем в докладе, что «суворовцы жрали очень много хлеба» и вообще выступившим с долей пренебрежительности. Несчастный, он не знал, кому наступает на мозоль…
Попал под Мефодьевну и француз, сказавший с трибуны, что эти русские все-таки не умели воевать, дескать, странное у них было отношение к ведению военных действий. В безнадежной ситуации, когда нужно сдаваться, они почему-то не поднимали руки, а ощетинивались штыками и бежали в атаку, кололи французских солдат. Вдуматься: спустя 200 лет это продолжает кочевать по их книгам: русские не умели воевать. Те самые русские солдаты, которые выходили в Швейцарии из самых разных труднейших ситуаций. Да, многие гибли, но основная часть армии вышла и была сохранена.
Неделю назад в Берне Таня Кох заявила нам, что на торжествах в Андерматте ожидают Бориса Ельцина, что было сомнительно в силу известной нам затруднительной транспортабельности последнего. Так и оказалось, Ельциным или другими первыми лицами там не пахло, зато родилось очередное четверостишие, которое почему-то легло на душу Нине Мефодиевне, которая периодически требовала прочтения на бис.
Мефодьевна готовит Андерматт.
Там будет Ельцин и его отряд.
Мы верим, что «Наука побеждать»
Поможет Нине Ельциною стать.
На торжественно обставленном ужине для участников и гостей коллоквиума отряжаем нашего гитариста (в миру директора кобринского хлебозавода) Николая Напреева исполнить для присутствующих пару песен. Николай поет о войне, поет здорово, забирая все внимание присутствующих, многие из которых были изрядно навеселе. Но вторую, уже объявленную песню ему исполнить не дали – кто-то из российских жучков-дипломатов ловко встрял в паузу, заведя длинную благодарственную речь с целованием хозяев. О певце, а значит и о всех нас как-то пренебрежительно забыли.
Но выход нашелся. Дождавшись окончания ужина, мы всей группой подошли к добросовестно прислуживавшим у столов солдатикам и устроили маленький концерт только для них. Это был фурор! Где-то за спиной пьяные голоса требовали «Калинку», но мы пели только для солдат, а потом и те исполнили для нас что-то народное.
Уходя, мы пригласили ребят прийти по завершении их кухонного наряда, выпустив из виду, что почти все наши продукты временно выгружены на какой-то армейский склад вне пределов досягаемости. Но из ничего за каких-то полчаса исхитрились собрать шикарный стол, и праздник получился на славу, закончившись заполночь.
Правда, всех солдат офицеры к нам предусмотрительно не пустили, делегировав лишь одного, с серьгой в ухе. Мы его мало что закормили – забросали вопросами, попутно выяснив, что внешне нейтральная Швейцария есть страна жутко милитаризованная.
В основе организационного строения швейцарской армии лежит так называемая милиционная система. Каждого достигшего призывного возраста швейцарца первый раз призывают на три месяца, что-то вроде курса молодого бойца, в это время каждый получает индивидуальное оружие и снаряжение. Через год солдат призывают уже на полтора месяца, а еще через год – на месяц. После чего каждый забирает домой оружие и обмундирование, храня все это у себя и будучи морально готовыми в случае нужды по первой команде прибыть в условленную точку. Если оружие за это время устаревает, его заменяют. Дальнейшая служба – это система военных сборов, на манер наших незабвенных «партизан». Призывается швейцарец все время в одну и ту же точку, приходя в знакомую казарму как домой. Вместе сбор проходит очень разновозрастный контингент, одному может быть 20 лет, другому – за 30.
Лучше других с солдатами швейцарской армии довелось побрататься водителю Сергею. Тот после банкета отправился побродить по ночному Андерматту и в первом же баре попал на солдат, признавших в нем одного из «певцов». Не знаю, как они находили понятный друг другу язык, но домой экс-вертолетчик вернулся глубокой ночью на абсолютном автопилоте.
А назавтра мы снова сели на наших педальных коней. Погода вновь сменилась до наоборот, как это бывает в горах, тем более что теплые итальянские края остались за Сен-Готтардской грядой, и мы поняли, почему мэр Гларуса, провожая экспедицию в Кобрине, назвал нас сумасшедшими. На Андерматт вдруг сел такой туман, что с трудом удавалось различить стоящего рядом – и в этих условиях дождя и нулевой видимости нам предстояли 36 километров крутого спуска по одному с автомобилями серпантину с явным риском на любом вираже отправиться измерять глубину пропасти.
Но сначала мы сделали остановку у знаменитого Чертова моста над Урнзернской дырой, где суворовцы и французы сошлись в страшной сече. В день 200-летия этого сражения сюда приехали члены Московского исторического общества, имевшие в планах разыграть на этом узком мосту действо битвы. Не помешали ни проливной дождь с туманом, ни ветер – стихия только добавляла в этот спектакль с реальной стрельбой таинственности. Фаланги солдат и офицеров в камзолах того времени словно выныривали из тумана веков.
Представление продолжалось, но нам приходилось спешить – впереди пролегали 86 кровь из носу обязательных километров. Склонив на минуту головы у величественного 12-метрового креста, вырубленного прямо в скале в память погибших от пуль и разбившихся о тяжелые камни пропасти суворовских богатырей, мы осторожно двинулись вниз в направлении Альдорфа. Наша ангел-спаситель Фридрун успела заставить меня пододеть под насквозь промокшую ветровку шерстяной свитер из ее гардероба – намокшая шерсть стала держать исходящее от тела тепло, и меня наконец перестало трясти.
А еще через день, на время расставшись с основной группой, продолжившей путь вдоль Люцернского озера, мы с Гладыщуком, Напреевым и Никитичем перебрались в Германию. Здесь на старинном кладбище города Вайнгартена состоялся траурный митинг – ровно 200 лет назад под Цюрихом на реке Лиматт французы разбили корпус русского генерала Римского-Корсакова, на помощь к которому спешил через Альпы Суворов.
Надо сказать, главный оппонент Суворова французский генерал Андре Массена проявил в этом бою благородство, откликнувшись на просьбу русского парламентера и при фактически решенной судьбе сражения на пять часов остановил артобстрел, дав возможность остаткам русских уйти побежденными, но живыми. Наверное, этот поступок достоин того, чтобы именем Массены называли улицы не только во Франции. Остатки разбитого корпуса уходили через сочувствующий Вайнгартен, при монастыре которого был открыт солдатский госпиталь.
Но здесь на многочисленные смерти от ран наложились зловещие эпидемии тифа и дизентерии. По свидетельству очевидца тех событий Йохана Пфлуга, оставившего письменные воспоминания, каждая разгрузка раненых представляла ужасающую картину, все помещения монастыря, включая коридоры, были заполнены больными и умирающими. Согласно немецких архивных сведений, за считанные дни здесь было захоронено от одной до трех тысяч русских солдат, которых, в отличие от австрийцев, хоронили каждого в отдельную могилу.
С тех пор здесь давным-давно никого не погребали, и старинное кладбище на лесистом холме, получившее наименование «русский лесок», пришло в полное запустение.
И лишь осенью 1948 года русские эмигранты, главным образом бывшие солдаты и офицеры царской армии, собрали деньги и заменили прогнивший деревянный крест двухметровым гранитным камнем с высеченной надписью: «Здесь покоятся суворовские чудо-богатыри».
В последние десятилетия, благодаря вниманию властей Вайнгартена и русских бойскаутов, в организации которых записываются дети эмигрантов, место содержится в большой аккуратности. В этом проявляется не только знаменитая немецкая педантичность, но уважительное отношение к истории: так было.
Несмотря на дождь (не везет нам в экспедиции с погодой!), в русский лесок пришло немало людей, включая даже французских (былые противники) и австрийских (союзнички) военных. Время примиряет, особенно если это века – потом вы сидим с высшими офицерами за чашкой кофе на так называемой дискуссии, но дискутировать спустя 200 лет вроде как не о чем. Разве что австрийский полковник обронил царапнувшую слух фразу о том, что во времена Альпийского перехода Суворов находился у них на службе. Все сводится к семьям, погоде и нашей экспедиции, протяженность и продолжительность которой здесь, как правило, все переспрашивают дважды, цокают языком и осторожно интересуются, чего ради себя так надо насиловать?
На митинг ожидалась официальная делегация брестской мэрии, но какие-то проблемы оставили ее дома, и мы вчетвером оказались единственными представителями славянских народов. Анатолий Гладыщук быстро сориентировался и взял слово следом за мэром Вайнгартена, духовенством и военными.
К слову, за границей мы уже порядком наследили. Не имея статуса и каких-либо протокольных встреч, мы просто общались мимоходом в проезжаемых населенных пунктах и раздавали нами же изданный буклет – и информация о нашем походе побежала по маршруту вперед нас. Эх, нашу бы энергию да в мирных целях, как мы, собственно предлагали – глядишь, МИД мог бы спокойно участвовать в заготовках сена.
Из биографической книги о Суворове: «Суворовская военная система не порождена обстоятельствами, а родилась из особенностей его военного дарования. Главная его основа – человек, его духовная сила; главные атрибуты – энергия, смелость, быстрота, простота. Родилась эта система у Суворова в своей основе совсем готовая лет за 30 до революционных войн. Она ясно выразилась в его командовании полком и получила приложение к делу в первую же войну. Основным условием своей теории Суворов ставил боевое воспитание и обучение войск. Устава он не изменял, ибо не мог и не считал нужным, все внимание обратил на применение уставных правил к практике. На внешних требованиях не останавливался, обучение за цель не принимал. Он напирал на развитие в людях отваги, упорства для воспитания солдатского сердца в самоотвержении, в закалке его до притупления инстинкта самосохранения, до парализования впечатлительности ко всякого рода неожиданностям. «Испуган – наполовину побежден», - гласил суворовский принцип.
Воспитывая в этом смысле войска, Суворов приучил их не бояться за свои фланги и тыл. Он влил в них убеждение, что самое верное, прямое и наименее опасное средство одерживать победу заключается в том, чтобы искать ее в середине неприятельских батальонов. «Смерть бежит от сабли и штыка храброго, - говорил он, - счастье венчает смелость и отвагу».
Суворов как никто до него осознал и стал использовать сильные стороны штыковой атаки. В 18-м веке огнестрельное оружие было далеко не совершенным, для каждого выстрела нужно было прочистить ствол шомполом, забить пулю, ружья были не нарезные, а гладкоствольные, что сказывалось на дальности и точности стрельбы. На выстрел с учетом перезарядки уходило до пяти минут. А сколько можно за пять минут пробежать! Тем более, что русские ружья были в чем-то хуже, чем ружья европейские. Поэтому Суворов и развивал у солдат умение вести штыковую атаку, учил не бояться штыка и смело идти вперед. Известны его выражения, ставшие крылатыми: «Пуля дура, штык – молодец!», «Пуля обмишулится, штык – никогда!».
У русских был четырехгранный съемный штык, признанный оптимальным для боевых действий. У европейцев, в частности у немцев, его заменял штык-нож, которым солдаты могли что-то в походе резать и так далее. У нас – более узконаправленное. Штыковые ружья состояли на вооружении в русской армии еще до Суворова, но именно Суворов оценил особые возможности штыковой атаки, включая скорость и психологическое давление на противника.
Большое значение Суворов придавал здоровью солдат. «Солдату надлежит быть бодру и здорову, - говаривал он. - Держи всегда ноги в тепле, живот в голоде, голову в холоде». Считал, что прежде всего солдат должен быть чистым. По возможности, когда стояли лагерем, Суворов обязательно устраивал для солдат баню. В полевых условиях искал место, чтобы рядом была река, и солдаты могли помыться. Если не было и этого, он просто искал на пути приуставших солдат водную преграду, при преодолении которой солдаты не только тренировали себя, но и волей-неволей мылись. Суворов считал, что вода лечит, вода и чистит, вода и способствует поднятию духа и бодрости. А о себе говаривал, что ему нужны лишь «баня, кашица да квас». Или еще о рационе: «Щи да каша – пища наша». Считал, что пища должна быть простая, но сытная и здоровая. Очень любил редьку, советовал и солдатам, учитывая ее свойство очищать организм, полезность для пищеварения. Мог выпить сто грамм и солдатам после длительных переходов или тяжелых тренировок говорил: «Продай с себя последнее белье, но сто грамм после бани выпей!». А, может, последнее за него придумали потомки, используя как авторитетное оправдание для жен.
Если заводить речь о различиях между французской и суворовской военными системами, в целом достаточно между собой схожими, наиболее существенное заключалось в том, что первая сложилась и развивалась под влиянием перевеса численности. Суворов же действовал почти постоянно меньшим числом против большего. В немногих лишь делах неприятельские силы не превосходили его собственных, а еще реже численный перевес бывал на стороне русских. Этим и обусловливалась, по его взглядам, необходимость наступления, и атака практиковалась чаще в виде прорыва, то есть фронтально, отход и охват употреблялись реже, так как при малой численности атакующих представлялись опасными.
«У Фортуны длинные волосы на лбу, а затылок голый, - говаривал Суворов, - пролетела – не поймаешь». У Суворова все необычное и редкое становилось повседневным, чудесное низводилось к обычному, по рутинной оценке неисполнимое делалось возможным. Из своеобразия его натуры без внешних влияний и напора обстоятельств выросла система действий, построенная на теории невозможного.
Пока наша четверка выполняла представительскую миссию в русском леске Вайнгартена, велосипедная группа продолжала путь к Цюриху. Пропустив всего день маршрута, мы многого тем не менее лишились. За старшего в группе был оставлен Фомич, а это при большой исполнительности всегда чревато милыми неожиданностями.
На подъезде к Цюриху микроавтобус с Фомичом остановила полиция. Попросили паспорта – а виз-то там нет, виза общая на всех, на отдельном листе, причем лишь ксерокопия (оригинал уехал с нами в Германию). Но Фомич, не утруждая себя объяснениями, заявляет: «Суворов вэг» (суворовский путь) и безапелляционно протягивает руку: «Ауфидерзейн!». Рука полицая инстинктивно протягивается в ответ, но потом у стража порядка вытягивается лицо: какое до свиданья!
По прибытии в Цюрих, едва распаковавшись в кемпинге, наши были атакованы (вот она, слава!) парой местных журналистов. Отвечать на их вопросы на своем чисто немецком взялся - кто бы вы думали - ну конечно, Фомич! «На привалах мы отдыхаем, поем, немножко дринк русиш швайн…» – на этих словах журналисты переглянулись, а чуточку знающий по-немецки Миша пополз под стол. Вино по-немецки «вайн», а «швайн» – это уже свинья, получилось дословно «пьем русский свинья» – до поросячьего хрюка, значит…
Завтра на первой полосе «Цюрих Экспресс» появилась статья. Наши радовались огромному цветному фото со своими изображениями, а вот по части написанного с тревогой ждали возвращения Гладыщука. Оказалось, что по части «швайн» ребята нас простили, но сообщили другие перлы: про 20 долларов зарплаты в той стране, откуда мы приехали, а значит на экспедицию каждый потратил годовую зарплату, а вместо денег мы тащим за собой 1,2 тонны продовольствия. Самое удивительное, что все это было в принципе правдой, за исключением количества еды, которой мы тем не менее тащили до одури много (Валера рассказывал, что ради поездки семье пришлось отказаться от покупки стиральной машины и холодильника – по возвращении, когда Валера заводил речь про покушать, жена – наш человек – предлагала посмотреть «в холодильнике на полочке», а насчет загрязнившейся одежды говорила: «Брось в стиральную машину») – но со страниц эта правда выглядела как-то невероятно даже для нас самих: как же мы там живем? В швейцарской же голове это вообще не укладывалось, здесь 20 долларов – это два пива и три раза сходить по малому.
В тот же день в наш кемпинг началось паломничество, жители Цюриха спешили посмотреть на тех сумасшедших, про которых пишет газета. А одна женщина не поверила цифрам про еду, решила, что это опечатка, надо было писать 1,2 килограмма – и наварив огромную кастрюлю супа, бросилась за нами. Но мы к тому времени уже снялись и крутили педали в сторону Альтдорфа. Благо, женщина окажется неугомонной, и отправится по нашим следам. Маршрута она знать не могла и следила за нашим местопребыванием по газетам. Поймает сообщение, что экспедиция остановилась в Альтдорфе – мчит на поезде туда, но оказывается, что мы уже снялись и ушли в горы… Найдет она нас лишь через четыре дня в неблизком кантоне Гларус, милая пожилая женщина, просто чтобы сказать теплые слова и передать для наших семей плитки знаменитого швейцарского шоколада.
Но это будет потом, а пока нам предстоят последние 79 велосипедных километров вдоль Цюрихского озера, в котором я к счастью успел искупаться (Сергей же Карунос более того – сумел в свободные часы разыскать квартиру Ленина на улице Шпигельгассе), и еще более живописного озера Урнерзее, вдоль которого мы катили на километровой высоте. Остановишься, бросишь вниз камешек – и даже не видишь, где он взорвет лазурную гладь, такая высота. Озеро большущее, со всех сторон закованное горами, на верхушках которых то здесь, то там примостились отдохнуть облака. Красота великолепная, как выразился не искушенный в филологии Фомич, но эта неправильность фразы вобрала в себя всю суть.
Временами нас опять поливает проливной дождь, но он нам не в тягость, вечером мы будем прощаться с велосипедами, и от этого радостно и грустно. Путь лежит вниз, велосипеды несут сами, только успевай управлять, давно истертыми тормозами никто уже не работает, летим как птицы, опережая автомобили и плевать желая на пропасти.
О том, что подстерегало нас на каждом шагу, мы задумаемся постфактум. Неделю-полторы спустя, сидя в одном из многочисленных ресторанчиков Гларуса (здесь их двадцать шесть на 6 тысяч населения), мы будем обсуждать появившуюся в местных газетах весть об исчезновении 22-летнего переводчика гостившей в Андерматте группы российских офицеров. По опубликованной фотографии некоторые вспомнят приятного длинноволосого паренька, уроженца Бреста, с которым мы общались у Чертова моста. «Нашел зазнобу», - посмеивались мы, а еще вспоминали непросыхавшего генерала из этой группы, несколько раз попадавшегося на нашем пути. Но тут хозяйка ресторана, узнав, о чем идет речь, принесла нам гостевую книгу, в которой значилась запись Дмитрия Бабенко. «Когда я был маленьким, то всегда верил, что сказочные страны, о которых мне перед сном читала мама, вовсе не вымысел, а правда. И я мечтал, что когда вырасту, то обязательно все, о чем читал, смогу потрогать своими руками и увидеть своими глазами. Моя первая зарубежная поездка была в Прагу в канун 1998 года. Сегодня, 27.09.99, я в Швейцарии. Это моя 15-ая страна. И только здесь я нашел утраченную сказку…» Запись была сделана в 3 часа 46 минут ночи, и это настораживало. Это были слишком чистые, светлые строки, да и весь облик Димы, каким мы его запомнили, слишком контрастировал с военными, которых он сопровождал.
Еще раз, теперь уже с нескрываемой тревогой, вспомнилось лицо горлопана в генеральских погонах – такому откровенно плевать на все. Тем более что дальше Дима писал о труднейшем положении, в котором он здесь оказался: деньги выдали только офицерам и представителям «Красного Креста», он же и двое ребят-водителей были брошены на самовыживание, и потому предоставленный в последние дни хозяйкой ресторана стол и кров были спасением.
Его тело было извлечено из пропасти близ затерянной в горах деревеньки Эльм лишь месяц спустя. Предполагают, что Дима решил в одиночку подняться в горы по той самой тропе, по которой 200 лет назад прошли суворовские чудо-богатыри. Группа же военных преспокойно вернулась самолетом в Москву, не особенно расстроившись пропажей уже не нужного переводчика.
Но вернемся к нашему последнему, с сумасшедшинкой в глазах, велоспуску.
Это ощущение пойманного за бороду Бога едва не заканчивается плачевно. Последний десяток километров то и дело бросает нас в тоннели. Освещение здесь желтушное, блеклое, мчим параллельно с автомобилями по специально выделенной велосипедной дорожке, по правую руку мелькает рябь стены тоннеля – она не гладкая, а представляет сплошной ряд выступающих камней. Вот на нее меня на скорости и повело.
Хорошее дело масса – на спусках она помогала мне обгонять тех, чьи спины безжалостно уходили на подъемах. Вот и на последнем участке я то и дело прибавлял скорости, наслаждаясь ощущением лидерства – дисциплину, порядок движения близость финиша практически свела к нулю. На пути к сердцу кантона Швиц, давшего название всей стране, мне удалось оторваться настолько, что, остановившись и не дождавшись группы, я решил, что заблудился и со вздохом отправился назад в гору – и лишь минут через пять увидел приближающихся товарищей.
Словом, расслабившись, я и на последней тоннельной «десятке» продолжал лихачить, на въезде в один из тоннелей обошел Макарыча и раскрутил педали на полную, готовясь «сделать» Никитича. Но тот сдаваться не хотел, а скорее просто не слышал моего приближения, со скоростью что-то надо было делать, и я заорал: «Ники-и-и…» – как меня качнуло и повело на стену. Я ничего не мог сделать с этой тягой, хотел, но не мог, видя ужас приближающихся камней, каким-то чудом все же переложился – и вильнул в сторону колес мчавшихся параллельным курсом автомобилей. «Я подумал, п…ц», - рассказывал потом видевший все это сзади Макарыч. Но и тут на краешке бровки велосипед удалось вывести из пике, и он опять пошел на стену. После ужаса близких автомобильных колес пересчет правым боком выступающих камней показался мне процедурой чуть не ласковой. Потом я летел через руль, закрепленная на багажнике велосипедная бутылка с водой превратилась в лепешку, а я встал и пошел, мало что соображая и, как оказалось, не в ту сторону.
А через час на железнодорожном вокзале во Флюелене мы простились со швейцарскими велосипедами навсегда.
Итак мы вытянули 509 горновелосипедных километров, кто-то легче, кто-то на жилах – но все.
Позади осталось две трети нашего похода. А мы еще не поговорили о собственно Швейцарии – поспешим исправить это недоразумение.
По территории Швейцария невелика, особенно если сравнивать с окружающими ее соседями – Германией, Францией, Италией, Австрией. Ее 41 тысяча квадратных километров – это всего пятая часть от Беларуси или восьмая – от Польши. Но при этом страна, испещренная горами, не имеющая практически никаких сырьевых ресурсов и обладающая столь крошечной территорией, является одним из самых богатых государств мира.
Надо признать, что своим процветанием она обязана отнюдь не только притоку капиталов со всех пяти континентов, как утверждают злые языки. Действительно, стабильная политическая система и устойчивая валюта привлекают сюда немало финансистов. Бесспорен и тот факт, что финансы и сфера услуг (банки, страховые компании, туризм) – один из главных источников средств и столпов экономики в Швейцарии. Но почему все это сосредоточено в маленькой и столь скромной ресурсами стране?
Тем, что Швейцария сумела войти в число наиболее высокоразвитых стран, она во многом обязана неутомимому трудолюбию своих граждан, рабочая неделя у которых продолжается куда дольше 40 часов. В принципе, переработка импортного сырья и производство дорогостоящей готовой продукции означает большую зависимость от экспорта. Не случайно Швейцария является членом Европейской зоны свободной торговли, участницей Всеобщего соглашения о пошлинах и торговле, и непременно поддерживает любые протекционистские меры, направленные на развитие торговли.
Вот бы у кого пройти курс схожей по скромности природных ресурсов Беларуси – наш народ не менее трудолюбив, и вопрос лишь в том, как создать условия, в какие рамки этот труд направить. И еще – реализовать результаты этого труда.
Еще один пикантный момент швейцарской специфики, который здесь деликатно обходят – умение с большой выгодой реализовать свой подчеркнутый нейтралитет, который при ближайшем рассмотрении таковым не является.
Важнейшими отраслями промышленности Швейцарии являются фармацевтическая, химическая индустрия, машиностроение, производство часов, текстильная промышленность. Важнейшая статья сельскохозяйственного экспорта – молоко и молочные продукты. Швейцарские сыр и шоколад снискали мировое признание.
Но любопытно, что при всей склонности к участию в мировом разделении труда, швейцарцы весьма своеобразно отнеслись к набравшей большую популярность вопросе о «единой Европе». 6 декабря 1992 года на общенациональном референдуме более половины швейцарских граждан проголосовали против присоединения страны к единому европейскому экономическому пространству. Когда проанализировали результаты голосования по кантонам, оказалось, что из 23 кантонов против вступления в ЕЭС высказались 16. Понятно, вопрос был решен отрицательно.
Швейцария представляет собой федеративное государство с сильной федеральной властью. К компетенции федерального правительства относятся лишь указанные в конституции сферы внешней политики, обороны, налогообложения, а также почта и соцобеспечение. Обладающие собственными конституциями кантоны формируют свою полицию, занимаются вопросами образования, здравоохранения, устанавливают размер местных налогов…
Конституция предусматривает активное участие швейцарских граждан в законодательной деятельности. Так, любые изменения действующей конституции обязательно должны выноситься на общенациональный референдум. Кроме того, восемь кантонов или 50 тысяч граждан имеют право провести так называемый местный или факультативный референдум.
Швейцарская демократия своими корнями уходит в глубокое прошлое (датой образования страны считается 1291 год, когда в борьбе за сохранение исконных прав и против агрессии Габсбургов три кантона – Ури, Швиц и Унтервальден – заключили «вечный союз» и образовали конфедерацию, к которой в последующие столетия присоединялись все новые члены). Любопытно, что и в наши дни в некоторых кантонах, в том числе в конечной точке нашей экспедиции Гларусе, прямо под открытым небом по старинке собираются жители, имеющие право голоса, чтобы выбрать своих представителей в органы управления и совместно решить насущные дела. Этот пример наглядно показывает, насколько отличается швейцарская демократия от многих прочих. Граждане могут непосредственно влиять на любые дела на уровне общины, кантона и даже конфедерации. Это обеспечивает стабильность государственной власти и не позволяет политикам злоупотреблять своими полномочиями.
Население Швейцарии превышает 7 миллионов человек, средняя плотность составляет 169 человек на квадратный километр. Впрочем, этот средний показатель не отражает больших колебаний плотности населения в разных районах страны. Так, в четырех горных кантонах - Ури, Граубюндене, Тичино и Вале, - занимающих около 40 процентов территории страны, проживает менее 10 процентов ее населения. В равнинных районах плотность населения составляет от 213 (кантон Тургау) до 543 (кантон Базель) чел./кв. км. Число иностранцев не превышает 16 процентов.
Образцом для подражания является то, что под небом Швейцарии мирно уживаются представители районов, говорящих на четырех языках и обладающих различными культурными традициями. 65 процентов жителей страны говорят на немецком, 18 процентов – на французском, 10 – на итальянском и около 1 процента – на ретороманском (простонародной латыни, избежавшей влияния итальянского). Одна из главных задач кантональных и местных администраций – забота о равноправии всех языков и вместе с тем распространение общепонятной информации. Так, в парламенте Швейцарии заседают представители всех языковых групп, а его заседания ведутся на немецком и французском.
По вероисповеданию около половины жителей страны – католики, и примерно столько же – протестанты.
Утро 29 сентября, открывавшее 15-й день нашего путешествия, стало началом пешего маршрута. Нам предстояло взять перевал Кинцигпасс (2073 метра), через который Суворов уводил после боя в Альтдорфе своих обессиленных солдат.
Вышли мы в прекрасную погоду, а потому с настроением, среди такой красоты и под рюкзаком шлось весело. Но погода в горах меняется мгновенно. После какого-то уровня с каждой сотней метров набора высоты мы словно оказывались в других краях. К месту стоянки, непосредственно у подножия чуть не отвесного пути к Кинцигпассу, мы добрались уже под дождем, под которым и разбивали палатки. Время от времени прямо на нас опускалось облако, и мы оказывались окутаны густым туманом.
Познакомились с хозяином этих мест, здоровенным пожилым фермером с окладистой седой бородой, купили молока и настоящего швейцарского сыра, который внизу будет стоить 20 долларов за килограмм. Коровы, дающие эти продукты, удивительным образом разбредаются у него по крутым – ноги переломаешь – склонам. Так и слоняются до вечера, пощипывая травку и удаляясь порой на добрый километр – не зря у каждой на шее колокол размером с ведро – чтобы в случае чего отыскать заблудшую по звуку. Причем искать придется не хозяину, а его умнющей собачонке. Под вечер нам довелось быть свидетелями поразительной картины. Старенькая хозяйка вышла на крыльцо фермы и дунула в свисток. Коровы навострили уши, и по следующему сигналу часть из них послушно двинула домой.
Но не все – и тогда хозяйка сделала движение клюкой. Стояла она далеко, маленькая, едва заметная в тумане – но собачонке того хватило. Поняв команду, собачка метнулась к ближней корове, мигом объяснила ей все на своем собачьем языке и побежала к следующей. Непослушных она пару раз хватила за ногу, и минут через пять остатки стада, выстроившись в колонну, неслись по едва заметной тропинке склона в направлении фермы.
Нам же предстоял ночлег в холоде на мокрой траве – благо, приготовленный на примусе ужин заставил быстрее циркулировать кровь. Мне бы в такую погоду с горелкой ни в жизнь не управиться, но очередь дежурства продуманно подгадали для опытных Каруноса и Макарыча. Меня особенно поразило, как они потом плющили банки из-под тушенки и нет чтобы закопать – честно собрали в рюкзак, чтобы не засорять природу и снести с перевала до ближайшей мусорки.
В ночь перед штурмом перевала следовало хорошенько выспаться, но нас с Мишей ждал в палатке сюрприз в виде Нины Мефодиевны. Дело в том, что лишних палаток в горы решили не нести и потесниться в нескольких. Вот нам с Мишей и подвалило.
Наутро сворачиваем лагерь и принимаемся карабкаться вверх – метр за метром, пока не достигаем отметки 2073. Спускаем семь потов, ближе к верху начинает ощущаться недостаток кислорода, Никитич посасывает какую-то таблетку – вроде, от сердца – но стиснув зубы, все, включая несчастных женщин, взбираемся к перевалу. Жизнь облегчает мысль о том, что суворовские солдаты волокли с собой еще и пушки.
На самом перевале обнаруживаем аккуратную избушку с двухъярусной кроватью и книгой для автографов покорителей на столе. Любопытно, есть ли в этой стране места, куда не дотянула свою холеную руку цивилизация? Впрочем, избушка в такую пору для путников – спасение, потому что ветер дует со страшной силой.
Дождавшись всех и наскоро сфотографировавшись, спешим отправиться вниз. К вечеру надо кровь из носу достичь долины Муотаталь, куда 200 лет назад направился и Суворов, чтобы, оторвавшись от одних преследователей, попасть в почти безнадежное окружение к другим.
Миша специально предупредил таких, как я, олухов, что спуск в горном туризме едва ли не опаснее подъемов – расслабившийся человек, которого под гору буквально несет, может оступиться, и именно в таких ситуациях случается большинство вывихов и переломов.
Недолго побыв над облаками, на какое-то время спускаемся в кромешный туман – движемся внутри облаков. Ниже зоны облачности все для нас более обыденно, если не брать во внимание великолепного леса из высоченных альпийских елей и упоительных привалов у горных речек.
Безусловно, своими богатствами Швейцария во многом обязана своему главному капиталу – уникальному ландшафту, привлекающему сюда массу туристов из разных стран. А превращение бесплодных скальных массивов и ледяных «пустынь» в процветающую отрасль экономики стало возможным благодаря швейцарской находчивости и предприимчивости. Как бы то ни было, страна, всего полтора века назад ютившаяся на задворках прогресса, бедная, но сохранявшая верность демократическим традициям, стала сегодня одним из дорогих центров туризма, доказывающим, что качество не всегда зависит от количества. Инфраструктура туризма здесь близка к совершенству, а поезда ходят с поистине легендарной пунктуальностью.
Туризм здесь не знает сезонных перерывов, Швейцария – излюбленное место отдыха круглый год. Но тем, кто хочет познакомиться со страной и ее жителями, с историей и культурой, лучше приезжать сюда не в разгар сезона, а перед его началом или по окончании. Это обойдется намного дешевле. Говорят, особенно заманчиво побывать весной на Женевском озере, в Вале или Тичино. Лучшее время для горного туризма – период с июля по сентябрь, хотя найти в это время номер в гостинице бывает непросто. А любителям зимнего отдыха лучше приезжать с декабря по апрель, когда в горах повсюду лежит плотный снежный покров. Из более чем 500 кемпингов Швейцарии 90 работают и в зимнее время.
Что до развлечений, то их туристам может быть предложено великое множество – помимо уже описанного нами «альпийского» варианта велотуризма с прокатом велосипедов на всех крупных вокзалах это мотоэкскурсии (пункты проката мотоциклов работают во всех курортных районах), полеты над Альпами на дельтапланах, воздушных шарах и даже легких самолетах – к услугам туристов здесь более 20 аэродромов. Виндсерфинг, водный слалом на лодках по бурным альпийским рекам, пароходные прогулки на крупных озерах, экзотические экскурсии на старинных фургонах – фантазия здесь поставлена на широкую ногу. Наконец, наиболее близкие к нашей теме пешеходные экскурсии и альпинизм. Заблудиться в Швейцарии непросто, общая протяженность маркированных пешеходных маршрутов превышает здесь 50 тысяч километров. Впрочем, новичкам тем не менее для прогулки в Альпах рекомендуют взять проводника, каких здесь работает более 1200.
К слову, швейцарская природа не у всех из нас вызвала восхищение. Привыкший к первозданным Домбаям да Тянь-Шаням турист Карунос назвал эти горы ненастоящими – слишком прилизанными да приглаженными. Нельзя сказать, что здесь не осталось настоящей природы, но швейцарцы так сильно вторглись, вгрызлись, врылись в нее своими коммуникациями, что цивилизация проглядывает даже там, где ее быть ну никак недолжно. Эта природа сохранила облик дикой, но она уже не дикая, не та первозданная.
Автомобильные и железнодорожные трассы взмывают на немыслимые подвесные мосты, потом вдруг ныряют в горы, но при этом органично вписываются, не портят красоты природы. При таком масштабе сооружений у нас бы на несколько километров вокруг все было перерыто и уничтожено. А они умело используют все старые дороги, тоннели, вторгаясь в природу тонко, бережно. Их отношение к природе доходит до того, что в Альпах запрещается срывать цветы – какие угодно. Цветов здесь изобилие, даже почти у самой кромки вечных снегов, включая эдельвейсы, горную розочку, прозванную в Швейцарии «мужская верность», огненную лилию, альпийский синеголовник – а рвать нельзя. Понятно, под косые взгляды других путешественников я все же прихватил кое-что жене для гербария, но чувствовал себя при этом последним браконьером.
Удивило отсутствие птиц. Внимательный Гладыщук обратил внимание, что мы практически не видели в этот месяц мух или мошек. Швейцария очень чистая в экологическом плане страна, но, по-видимому, общий уровень цивилизации в Европе таков, что ведет к каким-то глобальным изменениям природного мира. И как же было приятно, вернувшись домой, окунуться в лесу в наш сумасшедший птичий гомон.
Однако, вернемся к нашим баранам. Спускаться оказывается на удивление едва ли не труднее подъема – пальцы стремятся прорвать носы кроссовок, на ногах работают совсем другие мышцы. Во время одного из привалов небо впереди-внизу на глазах становится иссиня-черным. Кто имеет, натягивает дождевики и прорезиненные велонакидки – выбирать не приходится, «иду на грозу». Дождь в Альпах – это надолго.
Наконец, после шестичасового спуска оказываемся в долине Муотаталь, двести лет назад давшей короткий отдых изможденному войску Суворова. Наши вездесущие женщины находят в одноименном населенном пункте женский монастырь бригиток, по сей день хранящей убранство комнаты, в которой ночевал Суворов. Желающим демонстрируют даже кровать, на которой Александр Васильевич почивал – правда, не оригинал (который от ветхости развалился), а в точности воспроизведенную и даже с любовью заправленную бельем.
Жители долины по сей день хранят память о Суворове. До прихода русской армии здесь стояли французы, которые забирали все подчистую. Суворов же за все старался платить, а если денег не было – давал расписки, по которым должно было возмещать расходы российское правительство. Мародерство было у русских не в моде и к тому же жестко пресекалось. Не случайно суровая настоятельница здешнего монастыря благоволила суворовцам. Французская армия в эти кантоны после Суворова уже не возвращалась.
В Муотатале фельдмаршала поджидало страшное известие о том, что корпуса Римского-Корсакова больше не существует – он разбит на реке Лиматт, и соединяться теперь Суворову не с кем. Зажатые между горами и озером, преследуемые французскими войсками, русские оказались в отчаянном положении. Генерал Массена уже торжествовал победу, понимая, что Суворову не остается иного как сдаться и быть позорно привезенным в Париж. Было послано сообщение, что завтра с русскими будет покончено. Единственным логичным решением оставалось сдаться.
Но Суворову без малого семьдесят, и в его славной карьере нет поражений. Нетрудно понять, что творится в душе этого победоносного и во многом тщеславного старика (это не голое предположение, потом на закате жизни Суворов скажет: «Всю жизнь я гонялся за славой, но оказалось, что это все пыль»). В стенах монастыря Суворов собирает военный совет, названный историками муотатальским. На нем фельдмаршал призвал офицеров принять бой, не опозорить чести русского оружия. Прорываться решили в том месте, где располагался штаб французов. Наутро армия осуществила этот прорыв из Муотатальской долины, моральный дух суворовцев был очень высок. Французы отступили, а русская армия под командованием Суворова вышла из окружения. Вышла с честью и славой. После этого боя в адрес русских был в очередной раз брошен больше похожий на комплимент упрек, что они воюют «неправильно».
К слову, рядом с престарелым Суворовым тяготы альпийского перехода наравне со всеми преодолевал сын полководца 15-летний Аркадий Суворов. Воспользуемся этим маленьким поводом, чтобы немного остановиться на семейной жизни полководца.
Женился Суворов в 44 года, невесту ему нашел отец – самому Суворову среди постоянных походов было как бы недосуг. Невесту подыскали из обедневшего дворянского рода Прозоровских, когда-то известного на Руси. 25-летняя Варвара Ивановна решила, что браком с известным полководцем она поправит свое финансовое положение. Сам же Суворов не противился христианским началам, тем более на то была воля отца. О жене он говорил: «Помилуй Бог, моя Варвара красива телесами, да глупа».
От этого брака у них родилась дочь Наталья.
Суворов почти все время находился в походах. Варвара Ивановна была любимой фрейлиной Екатерины II, постоянно блистала на балах – и до Суворова стали доходить слухи о ее неблаговидном поведении. Затем Суворов вроде как имел возможность сам убедиться в этом, и он подал прошение в Синод на расторжение брака. Синод думал очень долго, а Екатерина II предприняла все меры для того, чтобы примирить супругов. Ей это удалось, и Варвара Ивановна поехала с Суворовым к новому месту службы, прожила с ним какое-то время, у них родился сын Аркадий. И затем Суворов заметил, что ничего в ее поведении не изменилось. Он отослал супругу и вторично подал в Синод прошение о разводе. Прошение так и не было удовлетворено до самой кончины Суворова.
Сам Суворов считал себя с Варварой Ивановной разведенным, поскольку вернул супруге 250 рублей приданного и положил ей содержание 2000 рублей в год.
После разрыва с супругой Суворов оставил при себе дочь Наталью, которую любовно называл «Суворочкой» (сын оставался с матерью). С 4 лет до 7 она находилась при отце, росла очень бойкой, подвижной девочкой, как мальчик лазила по деревьям – отца это очень забавляло. А в 7 лет он отдал ее на воспитание в Смольный институт благородных девиц, где она получила прекрасное по тому времени образование, став одной из первых «смолянок». Там девочки не только получали необходимые добродетельной женщине навыки, но и приобщались к общемировой культуре. В девичестве Наташеньке Суворовой очень благоволила императрица Екатерина, в дальнейшем устроившая ее брак с братом своего фаворита Николаем Зубовым.
Сын рос с матерью, но в его жилах текла отцовская кровь. По словам современников, он был отважным молодым офицером с блестящими задатками, но нелепо погиб в 1811 году в той самой реке Рымник, что принесла славу его отцу (по ходовому высказыванию кого-то из историков, «отцу дала славу, а сыну – гроб»).
Разыскиваем небольшой отель, в котором расположились вторые сутки ожидающие нас водители. Отель, похоже, рассчитан для непритязательных студентов или школьников – в самой большой комнате поролоновые матрацы свалены прямо на пол, растаскивай и спи. Едва мы разобрались с местами – случился конфуз. Оказывается, владелец отеля ждет совсем другую группу, уже забронировавшую места, о чем наши глухонемые в смысле немецкого водители не догадывались. Появившись вчера, они помычали невнятное и, будучи принятыми за других, расположились на ночлег.
По тону общения Гладыщука с владельцем отеля, Никитич первым почуял неладное, мигом сбросил с себя вымокшие одежды и проворно шмыгнул в душевую, мурлыча: «Щас начнут выгонять…»
Но не выгнали. На счастье, забронировавшая места группа так и не приехала, похоже, испугавшись дождя. А еще тут пара бутылок продукта Брестского ликеро-водочного завода растопили сердце содержателя отеля, да Напреев взял гитару... Хозяин так расчувствовался, что предложил попеть вечером в ресторане, суля 400 франков наличными, но Константиныч перед искушением устоял.
Едва мы расположились, как вбежали женщины: скорей на улицу, там такое!
Оказалось, гнали коров. Да не просто коров – «невест», с вплетенными в «прически» разноцветными ленточками, веночками, цветами, высушенными снопами на головах, да при огромных колоколах у каждой на шее, разной формы и звучания.
Впрочем, отношение швейцарцев к животным – вообще отдельная статья. Законодательство, защищающее права животных здесь едва ли не самое либеральное в мире. Законом, к примеру, определяются минимально допустимые уровни освещенности помещений для содержания домашнего скота. А теперь на общенациональный референдум вынесен законопроект, создатели которого требуют обязать судей в бракоразводных процессах учитывать интересы домашних животных точно так же, как они обязаны учитывать права и интересы детей. Причем сами инициаторы референдума были поражены уровнем поддержки своей инициативы – за пять месяцев петицию с требованием провести по этому вопросу референдум подписали 250 тысяч человек (хватило бы и 100 тысяч), тогда как другие, куда более значимые вопросы из-за апатии граждан не выносятся на референдум годами.
Для сельских жителей осеннее возвращение коров с горных альпийских пастбищ, где те безвылазно проводят теплую пору года, - большой праздник. Встречать шествие выходят все жители деревни, владельцы отелей на подносах разносят колу и глинтвейн.
Рассказывают, в такой же праздник выливается и весенний перегон скота на горные пастбища. В разных кантонах празднику придумывают свою изюминку – как бои коров в Нижнем Вале.
Швейцарцы вообще большие изобретатели по части праздников и развлечений, ведь каждая такая умело раскрученная изюминка – это новый поток туристов. Отель, из которого нас не удалось выкурить в Муотатале, сделал своим коньком расположенные неподалеку карстовые пещеры. На сытом Западе сейчас в моде развлечения экстремального толка, в тихом благополучии человеку тоже становится скучно – и он ищет чего-нибудь этакого. Пещеры – из той серии. Надев специальные прорезиненные костюмы, туристам приходится преодолевать некоторые участки ползком, по скользкой грязи при свете прикрепленного к каске «шахтерского» фонарика протискиваться в узкие отверстия скальной породы (нам показали об этом рекламный фильм) – а потом, умывшись и переодевшись в чистое, сидеть за столиком в оборудованном под бар гроте и под угощение весело обсуждать перипетии приключения.
Наутро мы не поленились подняться ко входу в пещеру, которая в тот день была на замке. «Не поленились» – потому что нам дорого дался вчерашний спуск: дико болели икры, и все ходили неандертальцами, на полусогнутых. Миша сказал, что это ерунда, молочная кислота, через три дня все забудем. Но идти-то надо сейчас, нас уже ждал следующий перевал, Прагельпасс.
Впрочем, Прагель (1543 метра над уровнем моря) оказался перевалом спокойным и больших проблем не причинил. Больше запомнилось, как уже наверху встретили жителя Кобрина, приехавшего по частному приглашению – швейцарские друзья его доставили на перевал на автомобиле с обратной стороны. Мы смотрели на него с жалостью – как многое он потерял. Объезд ближних перевалом – традиционная программа, предлагаемая швейцарскими семьями своим гостям, наша Мефодьевна в прошлые приезды изъездила многие перевалы, но, вскарабкавшись с нами на Кинцигпасс, призналась, что, оказывается, не видела ничего.
Потом было несколько часов спуска – фактически неспешной прогулки по очаровательно тронутым осенью местам – на чем наш поход оказался фактически оконченным. Мы оказались в заботливых руках президента Гларуса Хайнриха Эйбли, вырваться из которых уже не смогли. «Утром блинчики, вечером блинчики, - как говорил герой Семена Фарады в фильме «Формула любви», - теряю былую легкость». Вот и мы с каждым днем пребывания в отмечавшем годовщину суворовского перехода Гларусе с его 26-ю ресторанами, где нами успешно спускался бюджет столицы кантона, теряли легкость, превращаясь из путешественников в раздающихся вширь отдыхающих.
Неугомонный Фомич, три недели безуспешно искавший во всех городах волейбольного соперника, выдавил-таки из Эйбли включение такого матча в программу нашего пребывания. Бывалых волейболистов в составе экспедиции имелось трое, еще столько же требовалось добрать для «массовки» из остальных. С учетом неизвестно каких заслуг ваш автор оказался было в эту массовку определен, но подправленные массивной дверью бомбоубежища пальцы в последний момент оставили меня за чертой этой чудо-команды. Соперником нам на всякий случай определили команду хорошо тренированных парней, увидев которых на разминке, наши сразу как-то убавили в росте. Но сражались на площадке как львы и отдали три партии под аплодисменты и одобрительный рев зала.
Впрочем, в любом состоянии мы зубами держались за изначальный план, предполагавший покорение самой тяжелой и опасной точки суворовского перехода – обледенелого перевала Паникс, подниматься на который пришлось бы с применением ледорубов, веревок и прочей альпинистской амуниции. И чем чаще Хайнрих Эйбли заводил осторожный разговор, имевший целью нас от этой затеи отговорить, тем несговорчивей становились гости. Вечерами, возвращаясь из очередного ресторана, мы доставали белорусское сало и, стирая зубы о стратегические барановичские сухари, обсуждали предстоящий штурм Паникса. А когда в похожем внутри на недорогую гостиницу бомбоубежище, где нас разместили, на ночь глядя заворачивал Эйбли с друзьями, разговоры сворачивали, расчехляли гитару и закатывали концерт, в котором солировало уже полгруппы. Особенно удавалось певцам «Там за туманами» из репертуара «Любэ» с неповторимо грассирующим «эр» Фомича и финалом, в котором певцы изображали уход за туман. Потом, по возвращении домой, я ловил себя на том, что морщусь от исполнения этих самых «Туманов» их настоящим прародителем – не так поет Расторгуев, ох не так…
Зато поющий Фомич с его изумительно гладкой головой в стиле француза Фабьена Бартеза, руководящий в Кобрине целым горспорткомитетом, был великолепен в любом репертуаре, будь то героический «Мутик» или романс о мохнатом шмеле с разуванием.
Увиди Розенбаум Фомича –
Ушел бы в физкультуру сгоряча.
Вопрос с Паниксом решился до банального просто. В последний из вечеров, после того, как часть группы уже совершила разведывательную вылазку в Эльм к подножию Паникса, Эйбли позвонил в горноспасательную службу и выяснил: снегопад наверху настолько обилен, что служба закрыла перевал для любых посещений. Вопрос был закрыт бесповоротно, и нам осталось лишь паковать вещи для обратного пути.
Не имея иных вариантов, кроме как подчиниться, шеф объявил после ужина о завершении нашей экспедиции. Наутро нам предстояло отправиться в обратный путь.
Мы лишь с грустью выслушали рассказ Нины Мефодиевны о том, что 200 лет назад после преодоления хребта Росшток и отдыха в Гларусе суворовским богатырям не оставалось иного как снова идти через горы. Перевал Паникс стал вершиной их героических трудностей. Спускаться с него не было возможности – солдаты стелили шинели и на них съезжали вниз: кто-то удачно, а кто-то падал в пропасть и разбивался. Но основная часть войска была спасена, армия покидала пределы Швейцарии, сохранив боеспособность. Только теперь понявший политику австрийцев Павел I отдал приказ возвращаться в Россию. А слава и изумление от невиданного доселе Альпийского перехода А.В.Суворова катились тем временем по всему миру.
В Швейцарии и сегодня чтут его имя и даже содержат посвященный полководцу музей.
Для нас важным в этом походе было то, что мы обрели для себя друг друга. Они очень трудно обретаются во взрослой жизни – приятели, друзья. Впрочем, друзья – это, наверное, громко, это штучный товар, и они почему-то всегда из детства. Но все мы за этот сумасшедший месяц стали друг для друга большим, чем просто знакомыми. Немало времени прошло после экспедиции, мы редко перезваниваемся, еще реже видимся, но в душе сохранились все.
Последней страной нашего планового пребывания, не считая транзитных Австрии, Германии и Польши, стало княжество Лихтенштейн, находящееся со Швейцарией в экономическом союзе и делегировавшее ей целый ряд своих суверенных полномочий. История этой крошечной страны площадью всего 160 квадратных километров насчитывает ровно 300 лет с момента приобретения князьями фон Лихтенштейн городов Вадуца и Шелленберга (вот и определилась этимология фамилии симпатичного героя Олега Табакова в «17 мгновеньях весны» – фильме, вспоминавшегося нами в Швейцарии неоднократно, включая бернскую Блюменштрассе, Цветочную улицу). К сожалению, на эти дни улетел в Киев наш андерматтский знакомец барон Фальц-Фейн, носящий здесь титул короля сувенира, и наше знакомство с лихтенштейнской столицей Вадуцем – симпатичной одно-двухэтажной деревушкой (в западном, разумеется, ее понимании) на пять тысяч жителей – оказалось не сопровожденным хорошим поводырем.
Словом, наши знания о карликовой стране не крепко обогатились сверх того, что Лихтенштейн имеет важную статью дохода от издания ценимых филателистами почтовых марок, а чаевые здесь заранее включаются в стоимость услуг. Зато на подъезде к Вадуцу в городке Бальцерсе мы потратили несколько часов на поиск мемориального знака, посвященного однодневному постою суворовской армии на обратном пути из Швейцарии. И таки нашли, благодаря вездесущести нашей маленькой Фридрун Моншон. После долгих поисков знак был вынесен для нас из некоего подвала. Мы стерли со знака пыль и сфотографировались с ним на ступеньках того самого дома. Анатолий Гладыщук потом возбужденно повторял, что мы совершили подвиг, найдя этот знак в чужой стране в неизвестно каком подвале.
А мы просто хотели домой. До Бреста оставалось всего ничего – две тысячи километров.
Наверное, вот так же спешил домой больной фельдмаршал Суворов, выводивший из безнадежных Швейцарских гор живыми и сохранившими значительную часть своих солдат. Швейцарский поход стал венцом славы Суворова. Ему был присвоен чин генералиссимуса российских войск. Даже Массена говорил, что отдал бы все свои победы за один Швейцарский поход Суворова.
По дороге на родину самочувствие полководца ухудшилось. Все тело покрылось гнойными язвами. Не в силах далее вести армию, он передает в Кракове командование генералу Розенбергу, а сам торопится быстрее достичь пределов России. В начале февраля 1800 года тяжелобольной Суворов приехал в Кобрин и остановился в своем городском доме. Он рассчитывал пробыть здесь несколько дней, но задержался почти на два месяца. Состояние его все ухудшалось, и царю в Петербург сообщили о возможности скорой кончины. Павел I прислал в Кобрин сына Суворова Аркадия и придворного лекаря Вейкарта. От них полководец узнал, что в столице ему готовится пышный прием. Павел приказал встречать генералиссимуса так же, как встречали бы его самого – боем колоколов по всему Петербургу, стрельбой из орудий, вывешенными знаменами.
Постепенно Суворову становилось легче. Он начал вставать с постели, ходить по комнатам, диктовать историографу Фуксу свои воспоминания. По пути из похода сводный батальон Екатерининского и Московского полков решил пройти мимо дома полководца. На крыльцо было вынесено кресло, но, когда колонна приблизилась, Суворов стоя приветствовал героев.
Не дождавшись окончательного выздоровления, Александр Васильевич решил ехать в Петербург. В конце марта тронулись в путь. Суворов лежал на подушках, в дороге ему стало хуже. Добираться до столицы пришлось почти месяц. За это время Павел I раздумал чествовать полководца. Все приготовления отменили, навстречу генералиссимусу был выслан гонец с запретом въезжать в Петербург. Император боялся популярности полководца.
Весть тяжело подействовала на здоровье Суворова. Состояние его резко ухудшилось. Он въехал в Петербург незамеченным и остановился у своего племянника в доме на Крюковом канале. Новый царский посланник предупредил, чтобы Суворов не смел появляться при дворе. Но дни полководца были сочтены. У постели умирающего оставались только сын и любимый генерал Багратион. 6 (18) мая 1800 года во втором часу дня Александра Васильевича Суворова не стало.
Мэр Кобрина, уже наслышанный о наших злоключениях и приключениях, на праздновании в Гларусе произнес пророческие слова: «Ребята, а никто ведь на родине не поверит, через что вам тут пришлось пройти. Все думают, халявщики, три недели в Швейцарии…». По прибытии домой мы и не пытались доказывать обратное.
Бывалых туристов поразило другое – как столь нетуристская по своей сути и слишком раздутая для классического похода команда сумела удержаться, не развалиться на группки, не разругаться. Похоже, часть наших неизбежных отрицательных эмоций сознательно принял на себя командор. Еще до экспедиции он предупреждал нас: увидите, я еще буду вас раздражать, к концу вы будете меня ненавидеть. И правда, в каких-то ситуациях, когда мы начали уставать друг от друга, он словно нарочно провоцировал раздражение, периодически устраивая нам выволочки. Кто-то порой вскипал, но быстро остывал, возвращаясь в принятое на время похода подчиненное положение. Взрослые мужики, они были рады сбросить с себя солидность и ощутить пьянящее сумасшествие нашкодившего мальчишки, легко прощая Учителю, как за глаза называли Гладыщука, издержки его командорской натуры. Свой шарж (как же, задание Фомича!) на Учителя я держал в секрете до конца, а когда через месяц после возвращения огласил его на встрече путешественников за чаркой чая, Гладыщук смеялся громче всех:
Он с немцами общается –
Премило улыбается,
В маршруте ошибается –
На Мишу озлобляется.
Когда же дурью мается –
Всех строит и ругается.
Или такое:
Он ревел на нас: «Баррраны!» -
А мы волей были пьяны...
Сейчас, по прошествии времени, когда минуты отчаяния подзабылись, а в памяти осталось только хорошее, каждый из нас, пожалуй, согласен в душе с общественным приговором: конечно, халявщики. Пропустить через себя все красоты дико дорогой Швейцарии, о которой даже немцы покачивают головой: «двухнедельный отдых – для нас это слишком дорого» – а мы не без удовольствий прожили там без малого месяц!
И только потрепанный блокнот хранит в себе ненужные теперь свидетельства соленого преодоления себя. «Обожаю Швейцарию, ненавижу велосипед», – гласит одна из записей в середине пути. А последняя запись, да простит меня великий Константин Симонов, обращена уже к двухколесному другу:
Как я выжил, будем знать
Только мы с тобой,
Простоя хотел домой
Как никто другой.
Швейцария снится мне на удивление редко. В такое утро я выволакиваю из подвала велосипед и качу в ближнюю деревню к знакомой бабушке, у которой созрел урожай яблок. Три километра сейчас аккурат по мне…
Главная - О проекте - Помощь - Добавить отзыв - Реклама на сайте - Обратная связь
© awaytravel.ru, 2010-2017. При использовании материалов обязательна ссылка на www.awaytravel.ru
Читайте также