Спасибо товарищу Сталину за наше "счастливое" детство…
За окном вагона лето и освежающий ветер бьет в открытое окно. Рельсы уходят вдаль.
Нет, рельсы ведут в прошлое…
Автор: komvar. Возраст: 72. Место рождения: Новочеркасск. Гражданин России (бывш. СССР)
В таком возрасте тянет на родину - поклониться отчему дому. Тем более, что до Новочеркасска – 1 час электричкой…
Электропоезд Ростов-Новочеркасск.
Вот и Новочеркасск – горе и тепло моего сердца…
Поезд остановился не на первой платформе и, что бы попасть в город надо подняться на переходной мост.
Вот и знакомая с детства панорама. Что то острое и далекое екнуло под сердцем…
Сохранился и домик в котором после войны продавали билеты на поезда, т.к. вокзал сгорел и вокруг это было единственное уцелевшее здание. Но купить билеты было невозможно, потому, что все прилегающее к домику пространство было забито отъезжающим людом. Знакомый железнодорожник помог нам с билетами и, отойдя в сторону к своим вещам (большая плетеная корзина и фанерный сундук), мы внимательно их проверили: Новочеркасск – Москва – Воркута. Мы ехали к папе, «врагу народа», отбывающему срок в заколюченной Воркуте. В то время я закончил четвертый класс, а мама, худенькая и бледная, начинала возвращаться к жизни после нескольких лет жесточайшего голода. Есть у нас было нечего – голод заставлял вынюхивать запах в ящике, где когда то лежала «макуха» (жмых от семечек). И мне было странно: как так, запах есть, а самой еды нет?
Сегодня только короткой болью в сердце отозвался тот, 1949 год.
Так и получилось, что в том залапанном, грязном окошке, куда сейчас изящно воткнулась «иномарка», мне продали билет не только в Воркуту, но и во всю дальнейшую жизнь. Были Воркута, Красноярск, Норильск, Калининград, Кишинев, Ростов-на-Дону. Были, даже, Берлин и Афины. Но билет в жизнь был куплен здесь, в этом, тогда обшарканном окошке…
Потом я коротко заглядывал в город своего голодного детства раза четыре. И каждый раз это нельзя было назвать счастливой встречей. Это было возвращение в статус «семья врага народа», в голод и в щемящую тоску.
Эта алея поднимается вверх от вокзала. На месте этой газораспределительной установки после войны был привокзальный рынок. Одно время мама пыталась через него выжить: покупала молоко, перегоняла на сепараторе, из «перегона» делала кислое, синее молоко и с опаской продавала его на этом рынке. Сливки при этом сбивались на масло и до грамма сдавались по налогу. От этих операций мне доставалась большая кастрюля из под кипяченного молока. На ее дне оставались молочные пупырышки. Они тщательно соскребались ложкой и это было необычайно вкусно. Но немногим питательнее, чем запах от макухи…
Однажды здесь, по рассказу мамы, состоялся такой диалог:
- Эх, тетка, плеснуть бы тебе в харю этой синюхой!...
- Миленький мой, что же мне делать?! Муж сидит, а детей кормить надо…
Он молча доел и сказал:
- Спасибо...
Тогда люди умели понимать и прощать друг-друга. Всем было трудно.
А вот, сразу за базарчиком, железнодорожная поликлиника. И опять память не может найти ничего приятного. В этой поликлинике в войну моя старшая сестра работала медсестрой. Она получала на нас иждивенческие карточки на хлеб, которые надо было еще суметь отоварить… В хлебных заботах мне приходилось почти каждый день из дома бегать к сестре на работу этим маршрутом. Так, что он мне был знаком до мелочей. Этим путем я и проведу вас сегодня – от вокзала до нашего бывшего дома и далее в город.
В этом здании в то время была Женская железнодорожная школа № 17. Девочки от мальчиков были изолированы педагогической системой. Поэтому, пробегая мимо этой школы я дотягивался до окна и видел сидящих за партами милые девчоночьи головы. И сердце у меня почему то сладко замирало…
Сейчас в этом доме Отдел пенсионного обеспечения и открытая калитка приглашает бывших школьниц сообразно их нынешнему возрасту…
А в доме напротив – мужская школа. Но она меня не интересовала и в окна заглядывать было не интересно.
Между этими двумя школами Красный спуск. Это если оттуда, от Собора. А от вокзала это, фактически, крутой подъем. Но мы с вами поворачиваем направо, на улицу, которая в то время называлась Революционная.
На углу Красного спуска и Революционной, на этом месте находился Женский монастырь, вернее, его развалины. В 1947, в разрушенном здании собора видны были закопченные пожаром настенные росписи и лики святых. Как видно, на месте монастыря был построен дом о трех окнах. Вроде и постройка свежая, но, видимо, не прижился дом на святом месте…
А как вам нравится эта патриархальная прелесть? Только не поймешь – газовая труба дом держит или он держится за газовую трубу?
Напротив зеленый с белым дом то же старой постройки, но уже кирпичный. Потому и вид у него как у отставного кавалериста – подтянут, строг и элегантен.
А с противоположной стороны синхронными окнами смотрит его визави и, видимо, ровесник. Только вот окрасили его как то наоборот. Ловлю себя на мысли, что именно мимо ЭТИХ домов 60 лет назад пробегал я в трусах и в чувяках, с подошвами из автомобильных покрышек.
Стоп!
Это домик особый. И смотрю я на него с грустной нежностью. В нем жила Люся К-о. Со всем пылом четвертоклассника я был влюблен в нее. Кажется и она отвечала мне легкой взаимностью…
Сохранилась у меня и фотография той поры, где мы с Люсей сфотографированы накануне моего отъезда в Воркуту.
И еще раз отвлекусь от нашего путешествия, что бы представить вам папу Люси - Ивана Андреевича Коваленко.
Он был арестован позже моего папы, но произошло то, чего не могло быть – он был отправлен из Новочеркасска то же в Воркуту, в один лагерь с папой! И совсем невероятное – в один барак! Так мой папа, несмотря на запрет - «без права переписки», получил самые свежие сведения о нас с мамой… Заодно позвольте представить вам и моего папу (справа) в то трудное, заколюченное время:
Но вернемся к этому домику (адрес которого я помню до сих пор: Революционная, № 5) и я еще раз взгрустну у этой калитки, за которой мне посчастливилось всего один раз побывать…
И опять, напротив этого домика – этот дом. Веет от него чем то ушедшим и хочется представить себе – что тут могло быть раньше. Похоже на вход в магазин. Вот только убраны ступени с которых приказчик (голова непременно напомажена коровьим маслом и расчесана надвое) услужливо приглашал не проходить мимо редких прохожих.
А в примкнувшем доме, видимо, жил купец-хозяин. Вход и все службы - во дворе, для надежности. А вот окна не крашены, видно, еще с тех пор: краска облупилась, но все еще держится…
Вот и кончилась не длинная улица Революционная, а в ее конце, вернее, в ее начале, видны Кавалерийские казармы.
Прямо от фасада Кавалерийских казарм идет вверх Ермаковский спуск. И в перспективе опять виден Собор. Но нам, пока, не туда. Нам направо, в сторону Широкого переулка.
Здесь, на углу, стоит вот этот дом. Тогда, среди одноэтажных построек, он мне казался элитным. Наверное потому, что в нем жили семьи офицеров из тех же казарм. В окнах иногда можно было увидеть офицерскую жену в бигуди и с накрашенными губами. «Кудри вьются, кудри вьются…»…Для нас они были из другой, сытой, не нашей жизни. Элита!
Мимо этого дома я и бегал за хлебом, на ходу поддергивая сползавшие трусы. Но пацану до всего есть дело…
И, конечно, я не мог просто так проскочить мимо этого, видимо, вентиляционного отверстия…
Я уже было проскочил мимо, но уголком глаза отметил, что там, что то полировано блеснуло. Вроде, как отражение оранжевого кирпича в глазури… Конечно, я тут же вернулся и всмотрелся в темную дыру. Да, там что то блестело. Я протянул руку и в изумлении извлек блестящую кобуру небольшого пистолета. Она была тяжела – пистолет был на месте. Я крутанулся на месте тревожно оглядываясь, попробовал пистолет спрятать в трусы – не получилось. Я вложил его назад в дыру, решив, что, получив хлеб по карточкам, на обратном пути как-нибудь уж его заберу. Но на обратном пути его уже на месте не оказалось… Вот и сейчас, я на всякий случай заглянул в дыру. Нет, пистолета на месте не было… Глупо, но до сих пор жаль…
А вот и улица, сохранившая свое название. И опять воспоминания… Очень сильные были морозы. Возвращаясь по этому же маршруту, я нес в руках хлеб без варежек и настолько обморозил их, что, не смог добежать до своего дома и, спасаясь от холода, в отчаянии заскочил в этот, первый попавшийся дом. Незнакомая женщина с причитаниями засунула мои руки в ведро ледяной воды. Потом чем то их мазала, растирала и это было очень больно. Позже мы с мамой ходили говорить ей спасибо, но с пустыми руками – понести было нечего. И она это понимала… Дом так и стоит на том же месте. Только ослеп на один глаз. Наверное от времени…
Еще один дом на улице Кавказской. В нем жил мой одноклассник. Однажды я был у него. Жили они довольно обеспечено и меня угостили вкуснейшим пирожком… До сих пор помню его непередаваемую аппетитность, а вот как звали мальчика – забыл…
Справа последний дом на Кавказской. Его многочисленные окна продолжают равнодушно смотреть на обширный, когда то заливной луг, речку Тузловку, деревню Кривянку и Новочеркасскую ГРЭС.
А прямо – улица Кавказская заканчивается обрывом, балкой. С этой точки открывается великолепный вид, поражающий своей глубиной и широтой. Потрясающе, если не принюхиваться…
А причина неприятного запаха в том, что в балку теперь сваливают мусор. В то далекое время здесь было чисто и для игр были доступны небольшие гроты в горе. Да и у солдат здесь было, что то вроде тира и нам, если повезет, удавалось выковыривать пули из песчаника, куда они стреляли…
Но вид отсюда прежний – проходящий на Москву поезд и стоящая перед переездом вереница машин…
Чуть левее скос проезда в переулок Безымянный. Название полностью соответствует сути - переулок такой печально-безликий, что другого названия и не может иметь…
И вот влево, под прямым углом к Кавказской, открывается вид на переулок моего детства. Переулок Володарского. Новочеркасск всегда был «сухим» городом, без воды. В поисках уличной колонки из которой каплет вода, надо было обежать все вокруг и если нигде все же воды нет, то надо было бежать и занимать за ней очередь внизу, у самого переезда, который вы только что видели. Вода из ржавой колонки бежала тонкой струйкой и на набор одного ведра уходило и 10, и 15, и 30 минут. Часто очередь устанавливала правила: одно ведро на одного человека. Поэтому, конечно, хотелось набрать его как можно полнее. Но как его донести до дома, в гору, не расплескав слабосильному мальчишке? Приходилось тащить его двумя руками, между ног, пошире их расставив. Понятно, что домой попадало только 2/3 содержимого, но мама за это не ругала, только, отвернувшись, смахивала слезу… И в следующий раз просила ведро набирать не полным, «под ободок». Но я опять набирал полное ведро, тащил его и обливал свои чувяки драгоценной влагой. Поэтому сейчас я был удивлен и, даже, возмущен, когда увидел, что по моему переулку просто так течет вода…
В самом начале Володарского – дом Овсянниковых. Теперь дом обложен кирпичом, а тогда он был деревянным. И мы на этом углу пытались изготовить по нашим понятиям «гранату» - поджечь в бутылке бензин, успеть заткнуть пробкой, добежать до балки и бросить ее вниз. Теперь можно благодарить Овсянникова, что мы живы и его дом не сгорел. И за то, что он нам тогда хотел дать по шее, но не поймал…
Далее дом М-ых. Когда то, перед войной, за этими окнами мелькала симпатичная девушка Тамара. Она очень нравилась моему старшему брату В. Это была их первая любовь. Сейчас моему брату 82. Он очень добро улыбнулся, когда я рассказал ему, что был около её дома. Прохожий подсказал мне, что баба Тамара жива и до сих пор живет здесь. Я пытался дозвониться и достучаться, но никто мне не ответил…
Дому вторая сотня лет. «Новочеркасское общество ВЗАИМНАГО страхования от огня» надежно защищает его не только от огня, но и от времени…
Далее, прямо перед въездом в «наш» двор – дом П-ых. Хотя они и были нашими непосредственными соседями, но забор между дворами выполнял свою прямую функцию – разделял участки. И взаимоотношения. Теперь я понимаю – кому надо иметь неприятности от общения с семьей врага народа? Хотя вражды не было, но на всякий случай надо держаться подальше….
А дальше - видите машину?
Эта великолепная иномарка стоит напротив «моего» дома! Отчего дома.
Никогда я не мог предположить, что напротив нашей нищеты блеснет лаком и никелем такое иностранное чудо.
Прохожий инвалид, мой ровесник, с явным оттенком недоброжелательства, рассказал мне, что теперь здесь, после исчезнувших спившихся хозяев, поселился человек при погонах ГАИ.
Человек из ГАИ поставил новые ворота и врезал замок. Я пытался дозвониться до нового хозяина. Тишина. И даже щели нет, что бы заглянуть в свое детство. Тогда я на вытянутых руках, вслепую, сфотографировал то, что находится за этим забором. Пусть мне новый хозяин простит это, но я сфотографировал не его двор, а двор моего детства. Дома я рассмотрел фотографию. Давайте ее посмотрим и мы…
Собственно, это не сам двор, а проезд к нему. Когда то, до войны, под этой кирпичной стеной густо росла сирень. Папа, возвращаясь из редакции «Знамя коммуны», где он тогда работал фотокорреспондентом, далее по дорожке к дому шел уже с букетом сирени и мама улыбалась ему навстречу… По этой дорожке ушли в жизнь мои старшие братья и сестры.
На этой дорожке уже упомянутый брат В. … выбил мне зубы. Да-да. Конечно не специально. А дело было так.
Эту коляску он взял на буксир трехколесным велосипедом. На ходу, под переднюю ось коляски попал кирпич, коляска перевернулась и я разбил десну о металлическую велосипедную ось. Никто тогда и подумать не мог, что через десятилетия это дорожно-транспортное происшествие станет предметом воспоминаний во дворе человека ГАИ.
Голубенького домика раньше не было, а от нашего бывшего дома на фото видна только крыша слева.
Вот так наш дом выглядел в 1937 году, когда родители купили его. В этом доме до войны царили мир, любовь и счастье. А после знакомства папы с вездесущей 58-й статьей на дом стали валиться несчастья одно за другим.
В нашей семье всегда во главе был папа. И хлеб для семьи всегда был у него в руках… Когда с нами не стало папы мы полной мерой узнали голод, тоску и беззащитность.
Вот об этом я вспомнил, заглянув в «наш» - «не наш» двор. За забором слева территория соседки Александры Яковлевны Митяевой, у которой когда то и был куплен наш дом. Это она во время молниеносной оккупации города немцами донесла в гестапо на папу, что он и работник советской газеты, и партизан заодно.
Сделаю примечание: я называю полные имена только тех, кому это теперь уже все равно – нет их на Земле…
А это дом Александры Яковлевны с фасада. Только ее в доме давно нет. И на белом свете то же. Году в 50-м она, заправляя керосинку, облилась и сгорела… Когда то это был лучший дом в нашем переулке с большими зеркальными окнами и парадным крыльцом.
А сейчас, как мне сказали, здесь живет семья армянина. Это подтвердили и многочисленные детские голоса, хорошо слышные даже через стекла окон…
Ныне рассыпавшееся крыльцо нагревалось под солнцем. И до самой темноты можно было на нем греться, если только нас не прогоняла хозяйка.
Далее дом Соколовых. И никого из Соколовых то же нет. И даже фамилию эту уже не помнят. Нет за Соколовыми и семьи Николая Глухова, когда то подарившего мне настоящее бамбуковое удилище!
Сохранился и этот дом. И это ничего, что он, заложив парадную дверь, погрузился в свою внутреннюю жизнь – старость не любит впускать случайных прохожих…
Но окно его мудро смотрит в мир, запоминая идущее мимо время – и революцию, и гражданку, и тень «черных воронков» по ночам… Пожалуй, у него хватит памяти еще и меня вспомнить…
Вот и простился я с переулком своего детства. Спасибо тебе, милый, за все, что ты мне дал…
Но воспоминая мои продолжаются по мере того, как я, повернув на улицу Декабристов, направляюсь вверх.
Только и улицы Декабристов уже то же нет. Есть Александровская улица. Но от этого мои воспоминания не становятся веселее…
Особенно глядя на этот магазинчик. Тогда не было крыльца, а прямо над входом были четыре буквы - «Х Л Е Б». Только хлеба не было… Вернее так, кто занимал очередь в 3 - 4 ночи, тому удавалось отоварить свои хлебные карточки. Очереди создавались тысячные. И не раз на моей ладошке писали химическим карандашом номер, начинающийся на «девятьсот…». Только это был уже пустой номер – хлеба не хватит. Даже по карточкам. Поэтому, поднятый из теплой постели в 3 ночи я сонно плелся сюда. И чем ближе к утру, тем с большей гордостью я показывал свой двузначный номер. А уходить было нельзя. Все время создавалась угроза пересчета очереди и тогда терялся «ночной» номер. Вот так, с самой ночи здесь и создавалась особая жизнь со своими правилами, картежной игрой, мордобоем. Играли, конечно, на карточки, а драться заходили обычно в этот двор, который сейчас закрыт желтыми воротами. А по углам квартала выставлялись дозорные. Как только часам к 10-ти вдали показывалась полуторка с надписью «ХЛЕБ» дозорные издавали радостный крик. Толпа немедленно начинала преобразовываться в строгую очередь по номерам. Возникали организационные ссоры. Кулак не редко становился аргументом.
Машина разгружалась с правой стороны дома, в низкое окно. После приема хлеба начиналось главное действо – его выдача. Мало было иметь карточки, надо было еще и не потерять их. Хлеб стоил 3 руб. 20 коп. за кг. Можно было и на руках купить булку хлеба (2 кг.) рублей за 200 и 300! Но цены эти были выше нашего понимания и возможностей. И вот уже первые счастливцы, вспотевшие и измученные, но со счастливыми лицами с трудом выбираются из устремленной навстречу толпы. А у входа, над головами слышен голос выбранных контролеров: «Следующий десяток!» - запускали в магазин строго по номерам, по 10 человек. Опоздавших не было. Как неизбежное, под недовольными взглядами, без очереди могли пройти только милиционеры и военные, но их было не много. У продирающихся из магазина все время спрашивали – сколько хлеба осталось? и соизмеряли новость со своим номером. Часа в 2 хлеб заканчивался под силовые прорывы возбужденных людей, уже не признающих никакой очереди. И вот ожидаемо-ужасное: «ХЛЕБ кончился!». И в лица оставшихся без хлеба лучше было не смотреть… Получив хлеб надо было быстро и благополучно доставить его домой – что бы в пути не отобрали. А о волшебном вкусе наплывшей хлебной корочки, незаметно отщипнутой от общей булки по дороге – я уже и не говорю…
А теперь этот домик невинно смотрит голубыми глазами в глаза нынешнего поколения. Как будто он и не причастен к тому страшному времени. Впрочем, участники мы, а он только свидетель…
Я обратил внимание, что в этом фоторассказе мне приходится все делать наоборот: в поезде ехать спиной к движению; по улице идти навстречу нумерации; смотреть вверх по улице и говорить, что это спуск; с хлебом продираться навстречу очереди и т.д.
Видимо, именно так и возвращаются в прошлое - против течения времени.
Встречное сопротивление ранит душу о рваные края воспоминаний…
Идем далее вверх по Декабристов, то бишь, Александровской, опять же против нумерации. В таком виде этот дом напоминает пожилую женщину в мини, употребляющую молодежную косметику. Даже неловко становится. Впрочем, если полностью «убрать» родословную под евроличину – все будет нормально и никто даже не догадается о истинном возрасте. Ведь удается же это нашим прославленным примадоннам и питерским губернаторам…
Ну в этом доме сразу видно – два хозяина…
И вот опять прелесть. Фото на открытку…
А этот дом многое видел. Наверняка «дворянский» ключ, что не исключает врача, казачьего есаула или священника…
Проржавевшие вензеля крыльца, безусловно, ровесники постройки. Электрифицирован в числе первых – об этом говорят антикварные фарфоровые ролики уличной проводки. Сохранившись в войну от бомбовых ударов, по фасаду все же получил травму. Подставка под флаг легкомысленно принимала различные флаги: российские, казачьи, советские, германские и опять российские. Предполагаемый возраст позволяет думать, что российский флаг – уже флаг последний… Дом имеет явно просоветсткую направленность – не желает менять уличную табличку на название улицы на которой он родился. Напомню, что до Великого октябрьского переворота ул. Декабристов называлась Александровской, как и сейчас.
В то трудное, послевоенное, умноженное на 58 статью, время у нас в доме не было самого необходимого. Ни хлеба, ни часов, ни спичек. Ранним утром мама часто бегала с совком к соседям «за угольком», что бы растопить потухшую за ночь печку. А я вынужден был просыпаться под первый гудок (7 утра) недалекого станкостроительного завода. Тембр гудка был препротивный, конечно потому, что он вынимал меня из под теплого одеяла в остывшую за ночь комнату. Второй гудок был в 7.30. Т.е., мне и рабочим завода давалось 30 минут на дорогу. И опаздывать было нельзя. Мне опоздание грозило школьными неприятностями, а рабочим – судом.
Теперь гляньте на фото. Вот это он и гудел. Бывший станкостроительный завод.
И я ловлю себя на мстительной мысли – так тебе и надо.
И здесь «мерзость запустения». Но готов простить его и склоняюсь к мысли, что неплохо, если бы завод вновь стал выпускать станки. Вот только трубно будить по утрам никого не надо. На работу надо идти добровольно и с удовольствием. Не под гудок и статью Уголовного кодекса…
И отсюда, между заброшенными корпусами завода просматривается вездесущий купол уже не так далекого Собора.
Идя по ул. Декабристов (Александровской) пересекаем Красный спуск в его верхней части.
Это взгляд вниз, к вокзалу.
После войны это было одно из немногих мест, не полностью пострадавших от бомбежек. Тротуар здесь местами сохранился, а местами был выброшенный взрывами песок. И уподобился я себе построить самокат: две доски Г-образно и еще одна вертикально на шарнире – руль. Вместо колесиков – обычные шарикоподшипники. Самокат такого устройства требует только асфальта. Вот сюда я его и таскал на руках с Володарского. Но песка было больше, чем асфальта и он забивал шарикоподшипники так, что они заклинивались наглухо. Но и это доставляло удовольствие.
А вот и родная Мужская железнодорожная школа № 17. Здесь, после войны, я и учился с 1-го по 4-й класс. Много чего можно вспомнить. Но приятного – ничего. И это не хнык писемиста, а факт.
Ну вот, например, эскиз о школьной булочке. На большой перемене можно было за 40 копеек приобрести это беленькое, пушистенькое чудо. Величиной чуть больше церковной просфиры. Продавались булочки с большого листа, на котором их было, наверное, штук по 100 или даже 200. Конечно, в одни руки – одна булочка. Но около буфета творилось то же самое, что у хлебного магазина, только в школьном варианте. Поэтому, нас учителя нередко отпускали к буфету чуть раньше звонка. Но приобретя это белое чудо, надо было уметь его правильно съесть. Потому как можно просто в секунду его проглотить и все. Не-е-ет. Сначала надо было всю булочку, со всех сторон отщипывать меленькими кусочками и сосать каждый кусочек до полного растворения. Затем, оставшуюся мякоть надо было со всей силы несколько раз сжать в кулаке, чтобы превратить мякоть в твердую массу. Теперь опять можно продлить удовольствие - отщипывать и сосать маленькими кусочками. Этот процесс, при определенном умении, можно было растянуть на пол-урока. Учительница (Татьяна Григорьевна Суринова – царство ей небесное!) с пониманием не препятствовала этому занятию.
Вот и здесь, моя бывшая школа не желает стоять на ново-старой Александровской. И клянется проржавевшими остатками фонаря в своей верности социалистическому прошлому.
А на этом балконе только Ленина с вытянутой рукой и не хватает…
Теперь на моей школе две доски. Одна эта.
Вторая эта.
Как-то не пойму, хорошо это или плохо, что канула в Лету Мужская железнодорожная школа № 17 ? Но, почему то, обидно…
Отсюда до Собора – рукой подать…
Итак, Свято-Вознесенский Кафедральный войсковой собор
Собор, как и положено, стоит на самом высоком месте. Его купола видны за много километров при подъезде к городу. Все основные улицы берут свое начало от Собора, поэтому в их перспективе всегда просматривается Собор. Зимой, когда площадь покрыта тонким слоя снега на огромной площади видны проталины подземных туннелей расходящихся от Собора так же радиально.
Новочеракаский Собор, третий по величине в России, после Храма Христа Спасителя в Москве и Исаакиевского собора в С-Петербурге. Это архитектурный и духовный центр города. Собор у горожан пользуется таким уважением, что я пишу это слово только с большой буквы.
Мемориальная доска при входе информирует о том, что в Соборе покоится прах известных людей…
Внутри Собора идет ремонт, поэтому видны стремянки и иконы покрыты пленкой.
Удивительна акустика Собора – слово, произнесенное шепотом в далеком углу будет слышно во всех его пределах. Оно будет многократно повторено и окрашено великолепными обертонами. Нигде и никогда мне такого слышать не приходилось.
В толще стен к куполу ведет лестница. Папа рассказывал, что, будучи фотокорреспондентом городской газеты, взбирался по ней, что бы с высоты Собора сфотографировать панораму города. Кстати, именно оттуда и видны были проталины подземных тоннелей…
Однажды мама меня взяла на Пасху в собор на всю ночную службу.
На всю жизнь запомнил эти соборные росписи.
Смею надеяться, что и вся моя жизнь прошла под этим святым благословением…
* Аминь *
Главная - О проекте - Помощь - Добавить отзыв - Реклама на сайте - Обратная связь
© awaytravel.ru, 2010-2017. При использовании материалов обязательна ссылка на www.awaytravel.ru
Читайте также